МЕНЮ МЕНЮАпеннинский полуосторов напоминает своей конфигурацией сапожок, который глубоко вдается в Средиземное море. Его геологическим продолжением является о. Сицилия, отделенный от Италии трехкилометровым Мессинским проливом, К северу от Сицилии рассыпаны мелкие Липарские (Эолийские) островки. Вдоль западного побережья Италии расположены крупные — Сардиния и Корсика, а ближе к берегу — небольшие Ильва (Эльба) и Капрея (Капри) острова. Вокруг всех них плещутся волны Тирренского моря, с юга Италия омывается Ионийским, а с востока — Адриатическим морем. Обилие островов и изрезанность Тирренского и южного побережья Италии способствовали здесь развитию мореходства. Береговая линия на востоке либо круто обрывается в море, либо изобилует отмелями и неудобна для мореплавания. С севера над Италией нависают мощные Альпы, а по центру вдоль полуострова тянутся невысокие, но молодые Апеннинские горы с действующим вулканом Везувием, сицилийской Этной и их липарским собратом.
По площади Италия значительно превосходит Грецию, больше в ней и низменностей и долин, пригодных для земледелия.
Однако естественным плодородием отличаются лишь Этрурия с ее красноземами, Кампания и частично Лаций с рыхлой, вулканической почвой, а также Апулия с черноземами.
Италия богаче Греции водными ресурсами. Крупнейшей водной артерией является Падус, который греки назвали Эриданом. Разветвляясь на рукава, он впадает в Адриатику. Притоки Падуса слева — Тицин, Большая и Малая Дурия, а справа — Требия и Парма, судоходны. В бассейне этой реки много сочных пастбищ. В Априатику несут свои воды и другие реки — Рубикон, Метавр, Ауфид. В Тирренское море впадают Арно, Тибр, Лирис и Вольтурн. При таянии снегов в Апеннинах даже небольшие реки широко разливаются, заболачивая местность. Тосканское (к северу) и Помптинское (к югу от устья Тибра) болота считались в древности труднопроходимыми.
Много в Италии и озер:
До середины I тыс. до н. э. климат Италии был более прохладным и влажным, так что северная часть ее лежала в зоне умеренного, а остальная — субтропического мягкого климата. На юге снег был редкостью. В древности страна была богата растительностью, Альпы выше 1700 м были покрыты хвойными деревьями — сосной, пихтой, елью. Ниже их сменяли широколиственные буки, дубы, благородные каштаны. В Средней Италии они смешивались с вечнозелеными пиниями, кипарисами, олеандрами, на склонах Апеннин и в холмистых равнинах росли лавры, мирт.
1 – бронзовая статуэтка из Ареццо, VI в. до н. э. 2 – реконструкция галльской жатки по Плинию, I в. 3 – римская мельница (общий вид и разрез)
На юге шелестела только вечнозеленая растительность. С глубокой древности в Италии плодоносили груши, яблоки, виноград, а на юге — оливковые деревья, гранаты и миндаль. Из злаков культивировали полбу, пшеницу, ячмень. Италийцы выращивали лен, бобовые и огородные культуры. Леса и рощи густо покрывали страну. Об этом говорят названия некоторых мест — Циминский лес в Этрурии, Виминал (от vimen — ивовая лоза) — холм в Риме и др. В лесах водились волки, медведи, кабаны, зайцы, на горных склонах — серны, газели. Очень рано были приручены овцы, свиньи и быки, ставшие главными жертвенными животными. По одной из версий, Италия получила свое наименование от «vitulus» — бык, бычок, от другого варианта слова «бык» (bos, vis) идет название города Бовиан. Моря были богаты рыбой и моллюсками. Из раковин, добываемых в Тарентинском заливе, получали пурпур. Полезных ископаемых было немного, но они имели важное значение: железо, медь и олово на острове Ильва, в Южной Этрурии и в Бруттии, сланцы в Этрурии, серебро в Бруттии, золото в Альпах, строительный камень и мрамор в Апеннинах. Богатством были соль и глина, лучшая — в Кампании.
Италия была заселена с эпохи палеолита. Об этом говорят находки орудий из камня и рога в гроте Романелли на юге полуострова, черепов неандертальского типа в Лации, пещеры с живописью древнекаменного века в Лигурии. Люди занимались тогда собирательством, охотой и рыболовством.
Повсюду в Италии и на островах обнаружены памятники неолита. В это время люди жили уже не только в пещерах, но стали строить хижины, зачастую типа полуземлянок, их занятием становилось земледелие и скотоводство.
С III тыс. до н. э. наряду с камнем стали применять медь и изготовлять керамическую посуду. В этот период халколита, или энеолита, развивались связи с Балканской Грецией и с Испанией.
Во II тысячелетии жители Италии уже знали бронзу. Ее использовали для изготовления оружия, но главным образом, украшений. В Северной Италии по берегам озер и рек, а также на воде строили свайные поселки. Рядом с ними обнаружены холмы с остатками орудий труда, утвари, пищи. По грудам смешанного с землей мусора эта культура получила название террамарской культуры (итал. terra marna — жирная земля). Террамарцы пользовались бронзовыми топорами, копьями и шильями. По находкам зерен пшеницы и бобов, а также по изображению плуга на альпийских скалах можно судить о развитии земледелия, а по находкам костей рогатого скота и свиней — о скотоводстве.
Жители террамар сжигали своих умерших и хоронили их пепел в глиняных урнах. Некрополи располагались рядом с селениями. Заупокойные приношения однообразны и бедны в соответствии с имущественным и социальным равенством эпохи родового строя. В Средней и Южной Италии параллельно культуре террамар развилась другая культура бронзы, Апеннинская, тесно связанная с Эгеидой. Влияние Эгейского мира прослеживается в осушительных сооружениях, распространении расписной керамики микенского типа, оформлении религиозных культов. Носители Апеннинской культуры практиковали погребальный обряд трупоположения. Наряду с апеннинцами селились в прибрежных районах Южной Италии и островов переселенцы, микенские греки. Своеобразная культура бронзового века сложилась в Сардинии. Рядом с поселками из хижин высятся сложенные из грубых камней так называемые нураги. Это возведенные на каменном круглом основании башни с редкими узкими щелями-окнами, с запутанной системой помещений, расположенных на разных уровнях и соединенных узкими каменными лестницами. Назначение нурагов не ясно. Они могли служить сакральным целям и убежищем для древних сардов в случае военных нападений.
В конце II — начале I тыс. до н. э. Италия вступила в железный век, представленный разными вариантами культуры. Еще в середине XIX в. близ Болоньи в местечке Вилланова были открыты могильники с кремациями. Пепел сожженных помещался в урны биконической формы. Погребальный инвентарь состоял из керамики, бронзовой утвари, фибул и бритв, железных орудий, оружия и остатков конской сбруи. По этому варианту называют Виллановой культуру раннего железного века в ряде других мест — в Южной Этрурии, Альбанских горах и в самом Риме. Для них, в частности, наряду с биконическими урнами характерна урна в виде хижин. На северо-западе Италии разновидностью культуры раннего железа была культура Голасекки, на северо-востоке в области венетов — культура Эсте, в Бруггии — культура Toppe Галли. Интенсивность их развития была различной. Быстрее прогрессировали приморские районы, особенно находившиеся близ месторождений железа.
Применение железных орудий подняло уровень экономики. Железный топор и плуг с железным лемехом позволили расширить пашню и луга, что благотворно сказалось на земледелии и скотоводстве. Рост производства обусловил развитие обмена. В Этрурии и Умбрии найдены изделия из прибалтийского янтаря. В изобразительном искусстве Этрурии встречаются образы греческой мифологии, проникавшие в Италию вместе с торговцами, а также скарабеи из Навкратиса, в Лации — греческие вазы и украшения из благородных металлов.
Поселения этого времени постепенно превращались в города. В преданиях говорится о союзе 30 латинских городов во главе с Альба-Лонгой. Их население уже разделено имущественными рамками. На это указывают погребения с богатым и бедным инвентарем. Рвутся родовые связи. В некрополях Болоньи, Вей и других обнаружены ритуальные захоронения рабов, в Эсте найден бронзовый сосуд с изображением пленников со связанными руками и воинов. Это — самое древнее изображение рабов в Италии.
Антропоморфная канопа. Глина. Ок. 600 г. до н. э. Кьюзи, Национальный этрусский музей.
Античная традиция называет древнейшее население Апеннинского полуострова лигурами, или лигиями, которые обитали также на территории Пиренейского полуострова и Франции. Современные ученые считают лигуров носителями культуры неолита. Остатки Лигурийского языка незначительны, что затрудняет определение этнолингвистической принадлежности этого народа. Одни относят его наряду с корсами на Корсике, сардами в Сардинии и сиканами в Сицилии к так называемым средиземноморцам, другие признают Лигурийский язык индоевропейским. В эпоху железного века лигуры были оттеснены другими племенами в северо-западные районы Италии, где они долго сохраняли свою самобытность и примитивные формы жизни.
С начала II тыс. до н. э. основную массу италийского населения составляли племена, говорившие на индоевропейских языках. Среди них выделяют италиков, распадавшихся на две группы:
Италики — пришлый народ. О времени и путях их проникновения в Италию единого мнения в науке нет.
В XIX в. была выдвинута теория, по которой италики прибыли с севера через альпийские проходы. Позднее утвердилось мнение о приходе их двумя волнами:
Поскольку была подмечена близость культур раннего металла у племен Дунайского бассейна, южнорусских степей, Балканского и Апеннинского полуостровов, сделали вывод, что италики пришли из придунайского ареала. С середины XX в. исследователи склоняются к гипотезе, по которой италики прибыли на Апеннинский полуостров морем из-за Адриатики и не были первыми носителями культуры металла в Италии.
Кроме италиков в начале I тыс. до н. э. по Италии расселились другие индоевропейцы — пеласги, иллирийцы и греки. Это была вторая, уже массовая греческая волна. Потеснив иллирийцев — япигов и италиков, греки основали колонии в Кампании, Южной Италии и Восточной Сицилии.
В середине I тыс. до н. э. в Паданской равнине обосновались кельты, или галлы, спустившиеся через проходы в Альпах из долины верхнего Дуная.
С IX в. до н. э. в Сардинию стали проникать финикийцы. В VI в. до н. э. финикийская колонизация охватила запад Сицилии, пунийские фактории стали появляться на Тирренском берегу Италии.
Этрусская фреска из некрополя Тарквиния близ Черветери
На рубеже VIII—VII вв. в Италии зафиксированы этруски, или туски. Так называли этот народ римляне, греки же именовали тирренами, или тирсенами. Самоназванием этрусков было расены. От них сохранилось много памятников материальной культуры. Это остатки городов, обширные некрополи, отдельные строения, утварь, произведения изобразительного искусства и около 11 000 надписей. Этрусский алфавит имеет локальные варианты. По мнению большинства ученых, он произошел от западногреческого, поэтому надписи легко читаются, но лишь немногое в них понятно. Язык этрусков и их происхождение составляют суть большой научной проблемы. Одни этрускологи считают этрусский язык остатком доиндоевропейских языков древнейшего населения Средиземноморья и Передней Азии, в частности северокавказских. Другие относят этрусский к индоевропейским языкам и видят его близость к пеласгийскому или к хеттскому. Многие определяют этрусский как смешанный, включающий в себя разные языковые компоненты.
Различны и теории происхождения этрусков. Начиная с XVII в. в науке господствовало мнение об их восточном происхождении. В России начала XX в. его придерживался В. И. Модестов. Эта теория базировалась на рассказе Геродота о приходе тирренов из Лидии и на восточных мотивах в их культуре. В XVIII в. некоторые ученые, отождествляя этнонимы расенов и обитавших в Альпах ретов, объявили этрусков северными пришельцами. Это было поддержано в XIX в. Нибуром и Моммзеном, а в XX в. — германскими исследователями, которые придавали особое значение в истории нордическим народам. В настоящее время северная теория сошла на нет. В XIX — начале XX в. итальянские историки защищали теорию автохтонности этрусков. В основе ее лежало свидетельство Дионисия Галикарнасского. Но в современной науке стало преобладать представление М. Паллоттино о том, что этруски ниоткуда в «готовом» виде не приходили, а сложились как этнос в Италии из разнородных элементов — местных, а также пришлых, в том числе из Эгеиды — Балкан и Малой Азии. И это вполне соответствует характеру их сложного языка и культуры.
Корабли либурнов в бою. VI-V вв. до н.э.
Этническая карта Италии середины I тыс. до н. э. чрезвычайно пестра, но в ней уже обозначились племенные территории. На склонах Альп и Апеннин, а также на северо-западе обитали лигуры, давшие название области и заливу Тирренского моря. В долине Падуса с V в. до н. э. обосновались кельты, которых римляне именовали галлами, откуда этот район получил название Галлии Цизальпинской (т. е. по эту сторону Альп). В Средней Италии выделились заселенная этрусками область Этрурия, занятая умбрами — Умбрия, пиценами — Пицен. Латины осели в Лации, его окружали земли сабинов, эквов, герников и вольсков, говоривших на италийских языках. Самний заселили оскские племена самнитов и близких им сабеллов (марсы, марруцины). Население Кампании произошло от смешения осков с авзонами, или аврунками, родственными латинам. В южных областях, Лукании и Бруттии население состояло из племен оскского корня, а в Апулии и Калабрии —преимущественно из япигов иллирийского происхождения. Основная масса сицилийского населения принадлежала к сикулам, близким по языку латинам, и к более древним сиканам, относимым к средиземноморцам. Среди италийцев в центре и на юге Апеннинского полуострова и на островах значительное место занимали греки.
Племена и народности Италии находились на разных ступенях социально-экономического, политического и культурного развития. В результате римского завоевания Италия романизировалась, из разных ее этнических компонентов складывалась единая италийская народность. Италийцы говорили на латинском языке, который постепенно вытеснил из обихода другие языки и диалекты, так что этрусский и Лигурийский языки к I в. до н. э. были забыты полностью.
В становлении и развитии цивилизации на территории Италии большую роль сыграли колонизовавшие Южную Италию и Сицилию греки.
Первые поселения греков в Сицилии, на Липарских островах и, возможно, в Кампании относятся еще к микенскому периоду (вторая половина II тыс.), однако особой интенсивности освоение благодатных мест достигло ко времени так называемой Великой греческой колонизации VIII—VI вв. до н. э.
Храм Согласия в древнем Акраганте (ныне – Агридженто)
Одной из первых греческих колоний в Италии был город Кумы, основанный жителями Эвбейской Халкиды в Кампании около 750 г. до н. э.; первой колонией в Сицилии был город Наксос (734 г. до н. э.). В конце VIII и VII в. до н. э. одно за другим выводятся поселения, которые густо заполняют прибрежную полосу Италии от Кум на юг вдоль Тирренского и Ионического побережий до Брундизия и всей Сицилии. Наиболее крупными из них, сыгравшими большую роль в истории юга Италии, были города
Некоторые из этих городов достигли такого многолюдства и процветания, что сами, в свою очередь, смогли вывести собственные колонии. Так,
Греческие города, как правило, располагались на морском побережье, с удобной гаванью в плодородной местности и с момента основания были самостоятельными полисами со своей администрацией, собственным экономическим бытом, политическими интересами, своей судьбой. Вместе с тем они находились в тесных экономических и культурных связях с метрополией, получая оттуда военную помощь, новые партии колонистов, ремесленную продукцию. Колонии обычно копировали политический строй своей метрополии, поддерживали постоянные культурные контакты. С другой стороны, греки, оказавшиеся вдали от родных мест, должны были установить определенные отношения с местным населением.
Южные области Италии с начала I тыс. до н. э. населяли жившие в условиях примитивного быта воинственные племена осков, луканов, япигов и бруттиев, Сицилию — племена сиканов, элимов и сикулов. Характер отношений греков с местным населением менялся с течением времени. В VIII—VII вв. до н. э. греческие колонии и местные племена находились в натянутых отношениях, сосуществовали, не устанавливая еще постоянных контактов. Однако по мере укрепления греческих городов греки начинают проникать во внутренние области, подчиняют своему экономическому и культурному влиянию некоторые местные племена, которые, в свою очередь, начинают перенимать эллинские производственные навыки и формы жизни. Известная стабилизация отношений с местным населением и его некоторая эллинизация наряду с благоприятной общей социально-экономической и политической ситуацией в Центральном Средиземноморье способствовали социально-экономическому и культурному подъему городов Великой Греции (так стали называть населенную греками Южную Италию и Сицилию), превратившихся в крупные политические центры Средиземноморья, игравшие в его судьбах значительную роль.
Сицилия, Сиракузы. Монета (тетрадрахма) Гелона. (485-478 гг. до н. э.).
Экономический подъем, рост населения и его благосостояния способствовали социальной дифференциации и формированию общественной структуры полисов Великой Греции, во многом аналогичной их метрополиям. Следует отметить, что процесс социально-экономического развития стимулировался в силу постоянных контактов с полисами Балканской Греции, в которых в VII—VI вв. до н. э. разворачивается ожесточенная борьба с остатками родовых учреждений и закладываются основы рабовладельческих отношений.
В основанных на новых местах полисах Великой Греции, естественно, не могло быть прочных родовых традиций, сильных родовых учреждений, тем не менее, формирование социальной и классовой структур проходило в напряженной внутренней борьбе различных прослоек. Организация интенсивного производства, сельского хозяйства требовала рабочих рук, которые обеспечивались ростом числа рабов, привлечением к труду местного порабощенного или зависимого населения. Наличие в социальной структуре порабощенного местного населения придавало общественным отношениям в греческих полисах особый характер. Свободные граждане, в свою очередь, принадлежали к нескольким прослойкам: аристократия, восходящая к знати метрополии, крупные землевладельцы, собственники ремесленных мастерских, торговых кораблей из предприимчивых колонистов, которые составили господствующий класс.
Основная масса свободных граждан, однако, трудилась на мелких парцеллах, в ремесленных мастерских, была занята в розничной торговле и составляла особый класс населения.
Между аристократией, демократически настроенными свободными бедняками и порабощенным местным населением шла постоянная социально-политическая борьба. В процессе этой борьбы во многих греческих колониях в VIII—VII вв. до н. э. установилось господство олигархии, представлявшей интересы знати и новой аристократии. Тем не менее, стоявшая у власти олигархия провела запись действующих правовых норм, которые отражали требования полисной демократии. Сохранились свидетельства об именах законодателей Залевка в Локрах и Харонда в Кампании, которые произвели кодификацию действующего права и законы которых отличались большой суровостью по охране возникающей частной собственности. Кодификация действующего права — показатель довольно высокого уровня социально-политического развития, формирования в полисах Великой Греции социально расчлененного общества и государственности.
Тиран Гиерон I. (вторая половина VI в. до н.э.). Из книги “Hiero I from a coin from Syracuse” 1875 г.
Экономическое укрепление полисов привело к возрастанию влияния демократически настроенных прослоек населения, к росту социальной напряженности. В результате острых социальных столкновений во многих городах Великой Греции олигархический строй уничтожается, а власть захватывают тираны, выступающие в качестве представителей широких демократических кругов. Внутренняя социально-политическая борьба была осложнена существованием постоянной внешней опасности со стороны сильного Карфагена, прочно обосновавшегося на западе Сицилии и претендующего на земли Центральной Сицилии.
Удачливые предводители городских ополчений часто возглавляли демократические круги населения и уничтожали олигархические режимы. Такие перевороты известны во многих городах Великой Греции: Сиракузах, Акраганте, Сибарисе, Кротоне, Таренте и др.
О характере установленных тираний можно судить по событиям в городе Кумы. В 524 г. до н. э. популярный в Кумах знатный гражданин Аристодем сумел разбить осаждавших город этрусков и после этой победы совершил государственный переворот. Сторонники куманской олигархии были убиты, их имущество конфисковано и разделено среди бедных граждан. Аристодем объявил всеобщее равенство граждан, перераспределил землю и отменил долги. Рабов, убивших своих господ, он отпустил на волю. Аристодем правил 32 года, и при нем Кумы настолько окрепли, что смогли нанести несколько поражений могущественным этрускам в Лации и приобрели большое политическое влияние.
В борьбе с политическими противниками тираны применяли самые суровые методы расправы. Прославился особой жестокостью тиран Акраганта Фаларис (VI в. до н. э.), который помещал людей в раскаленную полую статую бронзового быка, где несчастные находили мучительную смерть. Однако тиранические режимы оказались недолговечными, и на смену им при слабости демократических группировок, как правило, вновь приходила олигархия.
Из многих полисов Великой Греции некоторые приобретали большое политическое влияние. В VI в. до н. э. сильнейшими полисами Сицилии были Гела и ее колония Акрагант (римляне называли этот город Агригентом).
Наибольшего политического могущества Гела достигла при тиранах Гиппократе и Гелоне (вторая половина VI в. до н. э.). Гелон вмешался во внутреннюю борьбу в Сиракузах и под предлогом помощи сиракузским аристократам захватил власть в этом крупном греческом городе (485 г. до н. э.). Передав власть над Гелой своему брату Гиерону, Гелон стал правителем Сиракуз и проводил успешную внешнюю политику. Он разрушил соседние города Камарину и Мегару, а жителей переселил в Сиракузы. В союзе с Гелой и Акрагантом Гелон одержал очень важную победу над большой карфагенской армией под Гимерой в 480 г. до н. э., которая надолго обеспечила преобладание греков над карфагенянами в Сицилии и превратила Сиракузы в один из самых сильных полисов. V— IV века до н.э. — время экономического расцвета и политического преобладания в Сицилии Сиракуз.
Тиран Фаларис казнит скульптора Перилла в Бронзовом Быке. Гравюра Балдассара Перуцци 1562 г.
Одним из самых крупнейших, если не самым крупным, государственным образованием Южной Италии был Тарент. Расположенный в глубине обширного залива с прекрасной, хорошо защищенной гаванью, Тарент располагал большой и плодородной территорией, захваченной у местных племен мессапов. Для Тарента характерно комплексное развитие его экономики: сельского хозяйства, ремесла и торговли. Тарентинцы хорошо освоили плодородные земли окрестностей. В городе процветало хлебопашество, особенно культура пшеницы; широкая популярность тарентинских вин — свидетельство хорошо организованного виноградарства; одной из важных отраслей было оливководство. По всей Италии славились тарентинские овцы, дававшие шерсть самого высокого качества. Чтобы овцы не запачкали свою драгоценную шерсть, их даже одевали в специальные попоны. Тарент был также одним из важных ремесленных центров. Здесь производились знаменитые одежды из шерсти, окрашенной пурпурной краской, которую получали из раковин отлавливаемых в Тарентском заливе багрянок. Тарент имел самый большой в Великой Греции торговый и военный флот, мог вооружить 30 тыс. воинов и 3 тыс. всадников. Строительство судов, производство вооружения (мечей, копий, шлемов, щитов и др.) требовали многих видов ремесел. Тарент был одним из важнейших торговых пунктов в Южной Италии. Большое количество тарентских монет, найденных в разных местах Адриатического и Ионического побережий, в Восточной Сицилии,— свидетельство активной торговли Тарента.
Предполагаемый бюст Архита Тарентского из Виллы Папирусов близ Геркуланума, в настоящее время хранится в Национальном археологическом музее Неаполя. (IV в. до н.э.)
В отличие от многих полисов Великой Греции в Таренте довольно устойчивыми были демократические традиции, а демократическое правление, сменившее олигархический режим VII—VI вв., с небольшими перерывами держалось вплоть до римского завоевания (III в. до н. э.). Как и в других греческих городах, в Таренте велась напряженная социально-политическая борьба, в процессе которой к власти приходили тираны. Наиболее известным из тарентских тиранов был философ Архит (IV в. до н. э.), покровительствующий ремеслу и торговле, при нем Тарент достиг наибольшего расцвета. Тарент был крупным культурным центром Южной Италии. Экономическое процветание города, прочные демократические традиции привели к активной общественной жизни, которая способствовала активной культурной жизни в городе. По словам Страбона, в Таренте праздничных дней было больше, чем рабочих. Известны имена тарентинских писателей, таких, как Леонид, философ Архит — сторонник пифагорейской философии, видный ученый, один из основателей механики. Тарентинец Ливий Андроник считается одним из основателей римской литературы.
Тарент играл крупную политическую роль в Южной Италии. Он заключил союз с Римом в 334 г., по которому Рим обязывался не заходить в воды Тарентского залива. В борьбе с местными племенами тарентинцы часто приглашали к себе на службу полководцев из Балканской Греции с их армиями, которые, закончив соответствующую военную кампанию, покидали город.
Существование греческих полисов на юге Италии и в Сицилии играло большую роль в общей социально-экономической и политической ситуации в Италии. Передовые формы экономики, общественных отношений, полисный строй, цивилизованный образ жизни способствовали процессу исторического развития местных италийских племен, приводили к более быстрому разложению родовых отношений и к формированию у них раннеклассового общества и государственной организации.
Род «Человек» (Homo) выделился из царства животных свыше двух миллионов лет назад, с конца древнекаменного века — сорок тысяч лет — существует вид «Человек разумный» (Homo sapiens sapiens). От своих предков, принадлежавших к более древним человеческим видам, Человек разумный унаследовал умение трудиться и производить для этого простейшие орудия. Однако от конца древнекаменного века — тридцать тысяч лет своей истории — он все еще, так же как и эти его предки, только извлекал для себя дары природы с помощью произведенных им орудий, но не воспроизводил ее плоды снова. Его способы добывания пищи — собирательство дикорастущих растений, охота и рыболовство, — конечно, были трудом; мало того, для поддержания своего существования человеку и тогда уже нужно было не только производство, но и воспроизводство орудий труда; но сами добываемые им продукты природы он воспроизводить не умел. Поэтому жизнь человеческих коллективов (общин, обычно объединявшихся по родству) в огромной степени зависела от внешних природных, даже климатических условий, от обилия или скудости добычи, от случайной удачи; удача же сменялась периодами голода, смертность была очень высока, особенно среди детей и пожилых. На огромных пространствах Земного шара людей было очень мало, и число их почти не увеличивалось или увеличивалось крайне медленно.
Положение изменилось, когда 10—12 тыс. лет назад в экологически благоприятных регионах некоторые из человеческих общин научились сеять хлеб, обеспечивавший их пищей круглый год, и разводить скот, что позволило им регулярно питаться мясом, а также молоком и сыром (творогом); скот обеспечивал их шкурами и кожей лучше, чем охотничья добыча, и, кроме того, давал еще и шерсть, которую люди научились прясть и ткать. Вскоре после этого люди смогли сменить пещерное жилище, шалаши из веток и землянки на постоянные дома из глины или обмазанного глиной камня, а затем и из сырцового кирпича. Оседлая жизнь, как полагают, способствовала увеличению рождаемости. Жизнь общины стала более обеспеченной, смертность несколько снизилась, рост населения от поколения к поколению становился заметным, и первые земледельцы-скотоводы начали расселяться все шире по поверхности Земли.
Впервые люди достигли этих успехов в теплой зоне Восточного полушария. Это была эпоха, когда на севере Европы и Азии еще не полностью исчезли следы Великого оледенения. Значительная часть Европы и Азии была занята тайгой, отделенной от ледяной зоны полосой тундры. Полуострова Италии, Греции, Малой Азии, Южный Китай и Индокитай покрывали обширные лиственные леса, пространства Северной Африки, Аравии и других районов Ближнего и Среднего Востока вплоть до Северного Китая — где сейчас сухая степь или выжженная пустыня, — были заняты лесостепью. Южнее, в Африке, росли густые тропические леса.
Чатал-Хююк – музей под открытым небом. Турция.
Наиболее благоприятными для жизни человечества были лесостепи, но и здесь не везде условия были достаточно подходящими для перехода к земледелию и скотоводству. Требовалось, чтобы в той местности росли дикие злаки, годные в пищу и для посева, и жили дикие животные, пригодные для одомашнивания. Первым злаком, который люди стали сначала сжинать в диком виде (с помощью деревянных или костяных серпов со вставленными кремневыми зубьями), а затем и сеять, был ячмень, росший на нагорьях Малой Азии, Палестины, Ирана и Южной Туркмении, а также в Северной Африке. Позже были окультурены и другие злаки. Где это произошло раньше всего, сказать трудно, во всяком случае в Палестине, Малой Азии и на западных склонах Иранского нагорья хлеб сеяли уже между X и VIII тыс. до н.э., а в Египте, на Дунае и Балканах и в Южной Туркмении его стали сеять не позже VI тыс. до н.э. Примерно в ту же эпоху и в тех же местах приручили козу, овцу, осла (собаку приручили гораздо раньше еще охотники древнекаменного века); позже был одомашнен крупный рогатый скот и кое-где — свинья. С VIII—VI тыс. до н.э., когда люди научились делать более совершенные шлифованные каменные орудия, плетеные корзины, ткани и обожженную на огне глиняную посуду, что позволило лучше готовить и хранить пищу, жизненный уровень людей еще несколько повысился.
Климат в теплой зоне Северного полушария с исчезновением ледников становился все суше; предгорное земледелие все более основывалось не на дождевом орошении, а на запруживании ручьев и отведении канав на поля. Люди же северной и южной лесных зон, по-прежнему немногочисленные, еще долго не могли перенять достижения людей лесостепи и степных нагорий: тогдашними орудиями сводить леса, чтобы обрабатывать землю, было невозможно.
Археологи прослеживают значительный технический прогресс от позднего этапа древнекаменного века, когда впервые стал господствовать Homo sapiens sapiens, через промежуточный период мезолита, на который в теплой зоне падает, между прочим, изобретение земледелия и скотоводства, до новокаменного века (неолита) — времени шлифованных каменных орудий и изобретения тканей и глиняной посуды. Но даже наиболее развитые неолитические общины Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока не могли достичь уровня цивилизации. Целью их производства и воспроизводства было по-прежнему простое поддержание существования общины и ее членов, запасы же удавалось накапливать лишь на самые крайние случаи — для спасения от неожиданных природных бедствий и т.п.
Обработка земли роговыми и каменными мотыгами даже на самых мягких почвах была тяжелейшим трудом, дававшим хотя и надежное, но очень скудное пропитание. Прирученные дикие козы и овцы давали еще очень мало шерсти, мало молока; молочные продукты и мясо надо было быстро потреблять, потому что долго хранить их не умели. Лишь в Малой Азии, Сирии и Палестине уже в VIII—VI тыс. до н.э. возникали развитые и богатые поселки, иногда даже окруженные стеной (значит, было что похищать и что защищать!), однако это были исключения, и эти древнейшие культуры (Иерихон в Палестине, Чатал-Хююк в Малой Азии) в цивилизации не развились.
С ростом земледельческого населения в предгорьях часть его стала уходить все далее в глубь степей. По мере того как подобные родо-племенные группы удалялись от районов более или менее обеспеченного дождевого или ручьевого орошения, в их хозяйстве все большее значение приобретал выпас скота, а посев ячменя и полбы, как экономически менее надежный, играл все более подсобную роль. Однако, не одомашнив еще ни коня, ни верблюда, скотоводы не могли совершать далеких сезонных перекочевок, необходимых для восстановления травяного покрова на пастбищах, и вообще они не могли еще слишком далеко отходить от воды. Да и земледелие они обычно не совсем забрасывали. Когда же в результате хищнического скармливания овцам и козам скудных южных степных пастбищ или после какого-либо периода катастрофических засух выпас скота в данном районе становился невозможным, скотоводы массами переселялись в другие места. Так в течение VI—III тыс. до н.э. совершалось расселение афразийских племен по Северной Африке, а также по степным районам Ближнего Востока (Аравии, Сирии, Месопотамии, где расселялась семитоязычная часть племен афразийской языковой семьи). Здесь стоит ометить, что вопрос о прародине афразийских языков остается пока дискуссионным. А начиная с IV тыс. до н.э. из своей прародины (которую мы склонны помещать между Балканами и Дунаем, хотя предложены и другие локализации) расселялись на юго-восток, на юг, на восток и на запад племена индоевропейской языковой семьи.
Следует помнить, что население Земли тогда было очень редким, а передвижение племен приводило, по данным исторической лингвистики, не столько к уничтожению или вытеснению коренных племен, сколько к ассимиляции пришлого населения с коренным, так что в этническом (но не в языковом) отношении волна дальнейшего передвижения могла совершенно отличаться от первоначальной. Люди, принесшие в VI—V тыс. до н.э. афразийские (семито-хамитские) языки в глубь Африки, и люди, с которыми во II—I тыс. до н.э. индоевропейские языки пришли к берегам Бенгальского залива (современный Бангладеш), нисколько не походили по внешнему облику и культуре на тех, которые дали первый толчок распространению земледельческо-скотоводческих племен — и вместе с тем их языков — в Африке и Западной Азии (вероятно, в VII—VI тыс. до н.э.) и в Европе (вероятно, в IV—III тыс. до н.э.). Хотя эти относительно подвижные скотоводческо-земледельческие племена еще не были истинными кочевниками, мы вправе все же говорить об отделении земледельцев, сидевших на орошенных землях, от скотоводов-полуземледельцев степей как о первом великом разделении труда.
Между земледельцами и скотоводами уже тогда установился обмен; впрочем, он был необходим и раньше — ведь уже в позднекаменном веке ни одна группа людей не могла обеспечить себя всем необходимым ей без обмена, предметом которого был, например, камень, годный для изготовления орудий (кремень, обсидиан). Такой камень на земле относительно редок.
С открытием первых металлов (золота, меди, серебра) начался также и обмен металлов на различные ремесленные изделия, например ткани, причем обмен шел из рук в руки на незначительные расстояния.
В процессе расселения общин от первоначальных центров земледелия в предгорных районах Ближнего и Среднего Востока незаметно произошли и другие события, имевшие, быть может, еще большее значение для истории всего человечества. Между VI и III тыс. до н.э. земледельцами-скотоводами были освоены долины трех великих рек Африки и Азии: Нила, нижнего Евфрата и Инда, а также рек Карун и Керхе восточнее нынешнего Ирака. По мере того как часть населения земледельческих общин в предгорьях вытеснялась или сама уходила все дальше в степь, некоторые группы были вынуждены отойти на равнины, периодически заливавшиеся водами этих трех рек. Здесь они встретили весьма неблагоприятные условия. Все три реки текут через зону пустыни или очень жарких сухих степей, где хлеб не может расти без искусственного орошения; в то же время все три реки периодически сильно разливаются, надолго наводняя и заболачивая большие пространства. Поэтому посевы либо не вовремя затоплялись разливом, либо сгорали от солнца, когда вода спадала. Вследствие этого земледелие здесь долгое время удавалось много хуже, чем в предгорьях, питание было менее надежно обеспечено. К тому же, например, в долине нижнего Евфрата не было ни строительного леса (а только гигантский тростник), ни такого камня, который был бы годен для изготовления орудий.
Не было здесь и металлов, поэтому жители этой долины должны были обходиться тростниковыми и глиняными орудиями или выменивать камень у ближних племен, в то время как их соседи уже давно освоили медь. Конечно, медь была все же известна и этим племенам, но выменивать ее им было гораздо труднее. Прошло много десятков поколений, пока обитатели великих речных долин справились с задачей рационального использования разливов для целей земледелия. Это была первая в истории человечества победа над природной стихией, подчинение ее человеку.
Достигнуто это было разными путями. В долине Нила разлив начинается в июне и держится до октября. Люди научились разгораживать заливаемые поля земляными валами; отстаиваясь между ними, нильская вода отлагала плодородный ил, затем воду спускали, а ил между валов сохранял такое количество влаги, что ее хватало не только на период посева, но и на период выращивания злаков; к тому же ил был прекрасным удобрением. В долине нижнего Евфрата река довольно нерегулярно разливалась весной; воды ее отводили в специальные водохранилища, откуда их можно было несколько раз в течение вегетационного периода подавать на поля. Собственные методы укрощения рек были найдены и для Керхе, Каруна и Инда (для последнего — позже всего, лишь в середине III тыс. до н.э.).
Не следует думать, что создавалась система ирригации и мелиорации для всей реки: на самом деле возникали только местные системы, какие были под силу объединению немногих общин, но и это было огромным достижением, которым жители долин были обязаны своей организованности и кооперации. Применение в широких масштабах организованного труда многих работников, действующих по единому плану, — одно из важнейших достижений, которые были подарены человечеству первыми цивилизациями. Как именно организовывалась работа, мы не знаем, потому что в то время еще не было письменности и никаких записей до нас не дошло. Но замечено, что там, где для создания продуктивного земледелия требовалась кооперация общин, уже в самые ранние периоды цивилизации выделялись своим могуществом и богатством храмы и культовые вожди, в гораздо большей мере, чем там, где земледелие основывалось на дождевом или ручьевом орошении и больших общих работ не требовалось. Поэтому предполагают, что организация мелиоративно-ирригационных работ поручалась жрецам. Не случайно на древнейших изобразительных памятниках Египта и Шумера вождь-жрец — предшественник царя — нередко изображался исполняющим земледельческий обряд.
Освоение речной ирригации на том уровне развития производительных сил (медно-каменный век) было возможно только там, где почва была достаточно мягкой, берега рек не слишком круты и каменисты, течение не слишком быстрое. Поэтому даже в пределах субтропической, пустынностепной, степной и лесостепной зон многие реки, в том числе соседний с Евфратом Тигр, Араке и Кура, Сырдарья и Амударья и др., для создания на их базе ирригационных цивилизаций еще не годились; их воды стали использоваться человеком гораздо позже.
Но там, где организованная речная ирригация оказалась возможна и где почва была образована из плодородного наносного ила, урожаи стали быстро расти, чему способствовало также введение плужной вспашки, наряду с мотыжной (сначала на ослах, а потом и на волах), и общее усовершенствование техники обработки земли. Эта техника сохранялась потом почти без изменений тысячелетиями. В Египте и в Шумере уже к концу IV тыс. до н.э. посевы легко давали, по-видимому, десятикратные, двадцатикратные и большие урожаи. А это значит, что каждый человек стал производить значительно больше, чем было нужно для его собственного пропитания.
Рост урожаев был исключительно благоприятен и для развития скотоводства, а развитое скотоводство способствует еще большему повышению жизненного уровня людей. Община оказалась в состоянии не только прокормить помимо работников нетрудоспособных, т.е. детей и стариков, не только создать надежный продовольственный резерв, но и освободить часть своих работоспособных людей от сельскохозяйственного труда. Это способствовало быстрому росту специализированного ремесла:
Особое значение имело освоение меди, сначала использовавшейся просто как один из видов камня, но вскоре ставшей применяться для ковки, а затем и для литья. Из меди можно было изготовлять множество орудий и оружия, которые нельзя было сделать из камня, дерева или кости и которые к тому же даже в случае поломки могли быть переплавлены и вновь использованы.
Отделение ремесла от земледелия было вторым великим разделением труда. Дальнейший рост прибавочного земледельческо-скотоводческого продукта позволил освободить часть членов общины от всякого производительного труда. Кто же были те, кто мог освободиться от такого труда и содержать себя за счет труда других? Образование господствующего класса, без сомнения, представляло собой сложный, далеко не прямолинейный процесс.
Уже в недрах первобытного общества структура коллектива людей не была однородной. Конечно, там не существовало антагонистических социально-экономических классов, т.е. исторически сложившихся групп людей, противостоящих друг другу в процессе производства и различающихся друг от друга по их отношению к собственности на средства производства и по своим противоположным общественным интересам. Но община могла включать различные возрастные группы, союзы — мужские и культовые; военные вожди могли среди массы общинников иметь группы своих личных вооруженных приверженцев; вероятно, в отдельных случаях оставляли жизнь пленным, захваченным в стычках с соседями, — таких пленных иногда усыновляли, включая в состав домашней общины на общих основаниях, иногда же держали их в общине в рабском состоянии.
Домашняя община состояла из ее главы — мужчины-патриарха и его сыновей с их женами и детьми; пока патриарх был жив, все члены общины и зависимые от них лица подчинялись его полной, практически неограниченной власти. Если домашняя община после смерти патриарха не разделялась, то могла постепенно включить в себя целый род вместе с женами его членов-мужчин (браки внутри рода чаще всего запрещались во избежание внутренних распрей, и жены, как правило, принадлежали к другим родам).
В первобытном обществе род был обыкновенно частью племени, т.е. большого объединения людей, связанных между собой реальным или предполагаемым родством по мужской или по женской линии. Но в условиях земледельческого общества и с усилением роли обмена между общинами стало трудно сохранять тесное организационное и хозяйственное единство очень больших групп исключительно по признаку их родства, и племенные связи стали уступать место связям чисто соседским. Соседи же могли быть родичами и одноплеменниками, но могли ими и не быть. К моменту сложения первого классового общества место племенного объединения заняла территориальная (сельская или городская) община, т.е. группа господствующих и более или менее совместно распоряжающихся землей и водой «домов» (домашних общин). Территориальная община решала свои дела на общей сходке равных между собой воинов. Но столь многочисленное собрание не могло входить в детальное рассмотрение повседневных дел, которое поручалось поэтому совету старейшин — наиболее опытных представителей отдельных «домов», в принципе считавшихся равными между собой (хотя могли различаться общины «старшие» и «младшие» и т.п.). Народная сходка по большей части только одобряла принятое советом решение. Она же — а чаще совет — выбирала вождя (или двух вождей) в качестве командующего на войне и в качестве представителя общины перед непознанными силами мира, персонифицировавшимися в виде богов. Такое устройство общественного управления носит название военной демократии.
Естественно, что при возникновении прибавочного продукта размер его был недостаточен для того, чтобы можно было распределить на всех; в то же время не все в территориальной общине имели одинаковые возможности обеспечить себя за счет других. В наиболее благоприятном положении оказывались, с одной стороны, военный вождь и его приближенные, а с другой — главный жрец (он же, предполагают, был в странах речной ирригации и организатором орошения). Военный вождь и жрец могли совпадать в одном лице. Не в равных условиях по сравнению с массой общинников были, конечно, и члены совета старейшин, да и разные домашние общины могли иметь неодинаковые авторитет и силу.
Процесс образования классового общества подчинен строго логическим законам. Для наилучшего и наибольшего развития производительных сил и культурно-идеологического роста общества необходимо наличие лиц, освобожденных от производительного труда. Это не значит, что общество сознательно освобождает от производительного труда именно наилучших организаторов, наиболее глубоких мыслителей, самых замечательных художников, — отнюдь нет; излишек продукта, освобождающий от производительного труда, захватывают не те, которые способны его использовать наиболее рациональным образом, а те, кто смог. Те, в чьих руках кулачная, вооруженная или идеологическая сила, берут на себя также и организационные задачи. Большинство из них эксплуатирует чужой труд без пользы для общества; но какой-то процент выдвинувшихся составляют люди, которые действительно могут способствовать обществу в его техническом и культурном прогрессе.
Именно этот убыстрявшийся теперь прогресс позволяет нам называть уже самое первое классовое общество цивилизацией (от лат. cives — «гражданин», civilis — «гражданский», civitas — «гражданская община, город»). Ускорившимся прогрессом раннее классовое общество отличается от варварства, на уровне которого остается даже самое развитое первобытное общество.
Когда лишь некоторая часть общества извлекает пользу из прибавочного продукта, неизбежно возникает экономическое и социальное неравенство. Однако без такого неравенства, без развития тех возможностей для роста производительных сил, которые заложены в эксплуатации труда одних для выгоды других, при тогдашнем уровне развития производства прогресс был вообще невозможен. Но никто не согласится по доброй воле на уступку лишней доли общественного продукта кому-то другому. Вследствие этого необходим был аппарат насилия, который принуждал бы эксплуатируемый класс и все общество в целом к соблюдению установившихся новых порядков. Этим аппаратом является возникающее одновременно с классовым обществом государство с его административным персоналом, территориальным (вместо родо-племенного) принципом деления управляемой области, специальными вооруженными силами, отделенными от народа в целом (даже от его ополчения), и с налогами, собираемыми с населения на содержание государственного аппарата и вооруженных сил. Налоги могли иметь разную форму, иной раз совершенно отличную от современных.
В Шумере (о других «речных цивилизациях» мы меньше осведомлены) обеспечение общинной верхушки в III тыс. до н.э. происходило еще не столько путем взимания каких-либо поборов с массы населения (хотя были и поборы), сколько путем выделения из общинной территории больших пространств земли в пользу храмов и важнейших должностных лиц (а площадь орошаемой земли была сравнительно ограниченной). На этих землях работало немалое число людей. Они-то и составляли основную массу возникающего эксплуатируемого класса. Храмы имели особо важное значение для общины потому, что создаваемый в их хозяйствах продукт первоначально являлся общественным страховым фондом, а участие в храмовых жертвоприношениях предоставляло населению практически единственную возможность получать мясную пищу. При этом на больших пространствах храмовых земель легче было применять передовую сельскохозяйственную технику (плуги и т.п.), и здесь создавалась основная доля прибавочного продукта. Для массы же свободного населения, не входившего в состав образующегося государственного аппарата (куда мы должны включить и жречество ), выделение в пользу этого аппарата значительной части наиболее плодородной общинной земли и являлось формой налога. Кроме того, формами налога были ирригационные и строительные повинности и повинность воинского ополчения. Тут следует сказать, что храмовые земли выделялись первоначально, надо полагать, на обслуживание культа богов, а не для обеспечения жрецов. Вообще, понятие «жречество», по крайней мере в Месопотамии, принадлежит позднейшему времени: древние не сразу стали отличать обрядовое, магическое обслуживание богов, которым занимались собственно жрецы, от других государственных и общественных служб.
Важно отметить, что если на поздней ступени развития первобытного строя иногда создаются обширные племенные объединения (союзы племен, конфедерации), то первые государства всегда и всюду бывают мелкими, охватывая одну территориальную общину или несколько тесно связанных между собой общин. Такое государство, чтобы быть устойчивым, должно было по возможности иметь некоторые естественные границы: горы, окаймляющие долину, море, омывающее остров или полуостров, пустыню, окружающую орошенное одним магистральным каналом пространство, и т.п. Такой четко различимый район сложения государственности мы будем условно называть номом. Ном обычно имел центр в виде храма главного местного божества; вокруг селилась администрация, сооружались продовольственные и материальные склады, склады оружия; тут же были сосредоточены важнейшие мастерские ремесленников; все это для безопасности обносилось стеной, и образовывался город как центр маленького первичного государства. Назначением этого центра, его основной функцией (как и вообще города в классовом обществе) является сосредоточение, перераспределение и реализация прибавочного продукта. Все остальные функции города (военная, политическая, культурная и т.д.) — производные от основной. Естественно, что процесс образования городов хронологически более или менее совпадает с возникновением классового общества и государства, вследствие чего в западной науке момент перехода от первобытнообщинного строя к классовому нередко именуют «городской революцией». Термин этот неприемлем, так как основан лишь на признаке развития ремесленно промышленных центров и не отмечает самого главного, что отличает последний этап первобытного общества (варварства) от цивилизации, т.е. общества граждан. Именно оно дает ключ к пониманию дальнейшей истории древнего общества.
Классовое расслоение общества впервые в мире произошло в Египте и на юге Месопотамии, т.е. в Шумере. В обоих регионах этот процесс имел свои особенности, которые определили всю дальнейшую историю египетской и шумерской цивилизаций — их специфические пути развития в пределах одного и того же способа производства. Первый из различных путей развития древнего общества на его ранних этапах лучше всего изучен именно на материале Шумера. В экономическом отношении общество Шумера разделялось на сектора. В один входили крупные хозяйства, которыми владели храмы и верхушка должностных лиц нарождающегося государства; эти хозяйства в течение первых столетий письменной истории постепенно вышли из ведения общинных органов самоуправления. В другой же сектор входили земли, свободное население которых участвовало в органах общинного самоуправления; этими землями в пределах территориальных общин владели домашние большесемейные общины во главе со своими патриархами. На третьем-четвергом поколении домашняя община обыкновенно разделялась, но вновь возникающие домашние общины продолжали считаться родственными, могли иметь общий культ предков, обычаи взаимопомощи и т.п.
В дальнейшем хозяйства первого сектора стали собственностью государства, хозяйства же второго сектора остались в верховной собственности территориальных общин и во владении глав семей; практически владения последних отличались от полной собственности лишь тем, что пользоваться и распоряжаться землей могли только члены территориальных общин под контролем этих общин. Общинники, т.е. свободные члены хозяйства второго (общинно-частного) сектора, как правило, работали на земле сами и с помощью только членов своей семьи. Однако в пределах домашних общин и в особенности между родственными домашними общинами существовало имущественное неравенство. Оно зависело от социального положения глав отдельных семей (так, некоторые общинники были жрецами, старейшинами и т.п.), от случайной удачи или неудачи, от умения отдельных членов распорядиться своими средствами, так как движимое имущество в отличие от дома, поля или финиковой плантации принадлежало лично каждому члену семьи в отдельности. Некоторые семьи общинников — на основе обычаев взаимопомощи или же давая продукты в долг менее удачливым однообщинникам — могли пользоваться и чужим трудом; иногда имелись и рабы, о которых речь пойдет ниже.
Люди, расселенные на землях, составивших впоследствии государственный сектор, владели землей условно — она выдавалась им для пропитания и как плата за службу или работу на храм или вождя-правителя и т.п.; при этом земля выдавалась за службу или работу индивидуально, на малую, а не на большую семью, т.е. сыновья и внуки несли службу отдельно и снабжались земельными наделами отдельно от своих отцов и дедов. Размер же прибавочного продукта был, вероятно, примерно равен арендной плате с данного участка земли. У каждого из них земля могла быть отобрана или заменена на другую по усмотрению администрации. Многие работники государственного сектора земли вообще не получали, а получали только паек. Однако и среди занятых в государственном секторе людей были состоятельные по тем временам лица, пользовавшиеся чужим трудом и имевшие рабынь и рабов. Это были чиновники, верхушка воинов, квалифицированные ремесленники. Им выделялась также некоторая часть продукта, созданного земледельческими работниками храмового или правительского хозяйства. Они могли иной раз подняться очень высоко по служебной лестнице, именно из их числа в основном пополнялся административный аппарат; некоторые из них хотя и не имели государственной земли в формальной собственности, зато фактически управляли хозяйством государственного сектора. Но среди людей государственного сектора были и собственно рабы и особенно рабыни, которых можно было покупать и продавать.
Таким образом, общество, сложившееся в III тыс. до н.э. на территории вдоль нижнего течения Евфрата, разделялось на сословия.
Такое деление общества было вполне очевидно и осознавалось самими древними. Однако существовало и другое, более глубинное, объективное социально-экономическое деление общества — на общественные классы, различавшиеся по месту в процессе производства и по отношению к собственности на средства производства, по отношению к эксплуатации. Это деление не совпадало с сословным.
Высшим классом был класс лиц, не занимавшихся производительным трудом и эксплуатировавших чужой труд. В нашей науке этот класс обозначается как рабовладельцы, хотя эксплуатировали они не только рабов в собственном смысле слова. Члены этого класса либо участвовали в собственности на средства производства (если они были общинниками), либо владели ими на условии службы, а фактически управляли хозяйствами государственного сектора в интересах господствующего класса в целом.
Средним классом был класс крестьян и ремесленников, занимавшихся производительным трудом, но, как правило, не эксплуатировавших чужой труд или пользовавшихся им как подсобным. К этому классу относились в первую очередь менее состоятельные общинники-собственники, но к нему могли примыкать и условные владельцы земли — члены персонала хозяйств государственного сектора, а также арендаторы и наемные работники (как правило, имевшие и свою или арендованную землю). Последние категории едва ли не чаще всего подвергались эксплуатации, поэтому в государственном секторе провести грань между средним и низшим классом иной раз очень трудно.
Низший класс составляли подневольные люди рабского типа, лишенные собственности на средства производства в хозяйстве, где они подвергались внеэкономической эксплуатации. Внеэкономическая эксплуатация — это эксплуатация, осуществляемая прямым физическим или идеологическим насилием, в отличие от экономической эксплуатации, возникающей там, где трудящийся в силу исторически сложившейся экономической структуры общества не может прокормиться иначе, как сам заключив сделку с собственником средств производства о продаже ему своей рабочей силы. Экономическая эксплуатация была в древности исключением, а не правилом.
В состав этого эксплуатируемого класса входили и рабы, не только лишенные собственности на средства производства, но и сами являвшиеся собственностью эксплуатирующих, бывшие как бы живым орудием труда. Производительность рабского труда при постоянном наблюдении за ним и при тогдашних крайне примитивных орудиях труда существенно не отличалась от производительности труда крестьянина-общинника, но раб не мог иметь семью, а те члены внеэкономически эксплуатируемого класса, которые не являлись собственно рабами, должны были содержать и семью на свой паек или на урожай с надела. Сосуществование различных форм зависимости приводило к тому, что, с одной стороны, формы рабства смягчались, а с другой стороны, прочие формы зависимости все более сближались с рабством.
Однако в ранней древности максимальная «классическая» эксплуатация рабов была, как правило, неосуществимой по ряду причин. Обратить члена своей общины в полного раба было нельзя, потому что он был связан родственными и культовыми узами с другими общинниками и они приходили ему на помощь. Общинники добивались периодически освобождения всех своих сообщинников, попавших в рабство за долги, а также выкупа пленных сообщинников. Чужеземные же рабы поначалу находились как бы на положении младших (несовершеннолетних) членов семьи. Но в IV— III тыс. до н.э. обычно пленных воинов сразу же убивали, а угоняли в рабство женщин и тех детей, которые были способны перенести угон; остальных тоже убивали. Если же угоняли мужчин, то сажали их только на государственную землю как подневольных работников на пайке или на наделе и давали им возможность иметь свое жилье и семью.
В частных хозяйствах общинников не было возможности выделять пленным особое хозяйство, не было и возможности держать пленных рабов под охраной на полевой работе. Поэтому здесь могло существовать только патриархальное рабство. Это значит, что из пригнанного полона в дом брали либо девушек и молодых женщин (с которыми рабовладельцы приживали детей), либо мальчиков, которые были в таком возрасте, что могли привыкнуть к дому и почувствовать себя принадлежащими к нему. Рабыням и рабам поручали преимущественно тяжелую работу в самом доме (лепить горшки, ухаживать за скотом, прясть и ткать, варить пищу, молоть зерно между двух камней — это был особенно тяжелый труд — и т.п.). В поле мальчикам-рабам поручалась подсобная работа вместе с членами семьи — погонять волов, полоть, жать, вязать снопы, но пахота и сев им не доверялись. Труд рабов в доме спорился не только потому, что они были под постоянным наблюдением хозяев, но и потому, что они участвовали с хозяевами в общем производственном процессе; немаловажным было и фактическое родство многих рабов со своими хозяевами, а также отсутствие большой разницы в бытовых условиях между хозяевами (кроме, разумеется, верхушки общества) и рабами: сами хозяева тоже питались скудно, одевались более чем скромно. То же верно в отношении хозяйств отдельных лиц на надельной земле в государственном секторе; мелким хозяйствам много рабов и не требовалось.
Мы уже упоминали, что иное положение складывалось в собственно государственном секторе, например на храмовой земле. Здесь работников требовалось много; держать на полевых работах отряды рабов было невозможно — не хватило бы надзирателей, не было и хозяйской семьи, которая могла бы сама пахать и сеять. Поэтому в рабском положении тут держали обычно только женщин, а мужчин-пленных и детей рабынь приравнивали к остальному трудящемуся персоналу больших хозяйств; те могли происходить из числа младших братьев в обедневших домашних общинах, из беглецов, искавших убежища под защитой храма или соседнего вождя — либо при разгроме их родного города, либо в случае катастрофической засухи или наводнения у них на родине и т.п. Не исключена возможность, что когда-то община, выделяя земли храмам и вождям, одновременно обязывала часть своих членов работать в храмовых и государственных хозяйствах. Таким образом, получали ли работники государственного сектора только паек или еще и земельный надел, они (хотя и подвергались эксплуатации путем внеэкономического принуждения и были лишены собственности на средства производства) все же были не совсем в рабском положении.
Они не обязательно происходили из пленных, даже чаще из местных жителей. Им разрешалось иметь движимое имущество, а нередко свой дом и семью и даже скот. Так как им не разрешалось покидать имение, в котором они работали, то их нередко обозначают как крепостных. Но поскольку они не имели собственности на средства производства, они отличались от средневековых зависимых крестьян, так как подвергались все-таки фактически рабовладельческой эксплуатации; поэтому во избежание путаницы мы будем здесь и далее называть их тем термином, которым в Греции называли государственных рабов, посаженных на землю и своим трудом кормивших членов господствующего класса, но имевших в собственности хозяйства: илоты. Илоты — эквивалент патриархальных рабов в пределах государственного сектора.
Опираясь на персонал постепенно захваченных ими в свои руки мощных государственных хозяйств, правители номов, или городов-государств, создавали многочисленные дружины, независимые от совета, народного собрания и других общинных органов самоуправления. Это позволило правителям, поддержанным группировкой бюрократии, созданной из их личных приверженцев, встать выше отдельных номов и создать единую царскую власть в пределах всей ирригационной сети Нижней Месопотамии — страны между реками Тигр и Евфрат.
Существенно, однако, что в государственном секторе создается к тому времени единое царское рабовладельческое хозяйство. Частные хозяйства внутри общинного сектора при описываемом пути развития рабовладельческого общества все же сохраняются.
В ходе дальнейшей истории выяснилось, что содержание государства за счет ведения им собственного хозяйства с помощью больших масс эксплуатируемых рабского типа в конечном счете оказывается нерентабельным: оно требует слишком больших непроизводительных затрат на надзор и управление. Государство переходит на систему взимания прямых налогов и даней со всего населения. Различие между государственным и частно-общинным сектором тем не менее остается, хотя и на государственной, и на общинной земле ведутся частные рабовладельческие хозяйства; разница заключается в характере собственности и владения, а именно: владение государственной землей не связано с собственностью на нее.
Таким был на ранней ступени древнейшего классового общества его первый путь развития, характеризуемый сосуществованием двух экономических секторов — государственного и общинно-частного при преобладании первого. Этот путь развития был характерен для нижней долины Евфрата, а также для долин рек Карун и Керхе (Средний Элам).
Другим вариантом развития раннерабовладельческого общества можно считать тот, который сложился в долине Нила — в Египте. К сожалению, ранние хозяйственные и правовые документы из Египта крайне немногочисленны, и многое нам неясно.
Если Шумер пересечен многочисленными рукавами Евфрата, от которых можно было отводить многочисленные независимые магистральные каналы, и тут не только создавались, но долго сохранялись и после кратковременных объединений вновь возрождались мелкие «номовые» государства, то весь Верхний Египет вытянут узкой лентой вдоль единой водной магистрали — Нила; лишь в Нижнем Египте Нил расходится веером русел — Дельтой. По-видимому, из-за того что номы Верхнего Египта примыкали цепочкой друг к другу вдоль Нила, стиснутые с двух сторон пустыней, политические группировки, которые давали бы возможность, используя многостороннюю борьбу и соперничество соседей, обеспечивать отдельным номам с их самоуправлением достаточную независимость, здесь были невозможны. Столкновения между номами неизбежно приводили к их объединению, конечно под властью сильнейшего, а то и к полному уничтожению строптивого соседа. Поэтому уже в самую раннюю эпоху в Верхнем Египте появляются единые цари, властвующие над отдельными номами и всей страной, которые позже завоевывают и Нижний Египет.
И хотя, по всей вероятности, в Египте раннего периода тоже существовали параллельно государственный сектор (храмовые и царские, может быть, также и вельможные «дома») и общинно-частный сектор, в дальнейшем, как кажется, общинно-частный сектор был без остатка поглощен государственным; по крайней мере египтологи не могут на основании наличного у них в настоящее время материала для эпохи от 2000 г. до н.э. и позже обнаружить ясные свидетельства существования общин свободных и полноправных граждан, административно независимых от государственных хозяйств. Но и в пределах государственного сектора возникают экономически автономные хозяйства и даже «вторичные» общины царских людей с некоторыми зачатками самоуправления.
Все это, однако, не создает принципиального различия между обществами Египта и Нижней Месопотамии. Как тут, так и там непосредственное ведение огромных рабовладельческих хозяйств царской властью в конце концов оказывается нерентабельным, с той разницей, что в Египте развитие частных рабовладельческих хозяйств происходит на формально государственной земле и эти частные хозяйства черпают рабочую силу из государственных фондов, помимо того что они имеют и собственных рабов. Работникам вменялось в обязанность выполнение определенного урока на хозяйство, которому они были подчинены; произведенное сверх урока могло поступать в их пользу с правом распоряжаться этой долей продукта.
На землях, не обладавших благодатным плодородием наносного ила великих речных долин, классовое общество складывается по точно тем же законам, какие были нами описаны выше для первого пути развития обществ речной ирригации. Но,
Поэтому древнейшие общества третьего пути развития дают разнообразную картину соотношений между государственным и общинно-частным секторами: где сильнее один, а где — другой. Здешние «державы» (Ахейская, Хеттская, Митаннийская, Среднеассирийская, египетская «империя» в Сирии времени Нового царства) имели характер скорее военных союзов, в которых более слабые городские или «номовые» государства обязаны были данью и военной помощью более сильному, центральному государству. К третьему пути развития древнейшего классового общества относились в III и главным образом во II тыс. до н.э. все общества Малой и Передней Азии (за исключением Нижней Месопотамии и долин Керхе и Каруна), а также общества вокруг Эгейского моря в Восточном Средиземноморье. В начале I тыс. до н.э. к тому же типу, видимо, все еще принадлежали различные общества переднеазиатских и малоазиатских нагорий, Греции и, возможно, Италии (Этрурия?).
В I тыс. до н.э. этот путь развития разделяется на два резко различных варианта, главным образом в связи с уровнем развития товарно-денежного хозяйства и международного обмена. Один из вариантов превращается в особый, античный путь развития; здесь возникает особый вид общинно-частного экономического сектора — полисная собственность и экономика, в то время как государственный сектор отходит надолго на задний план. Так было в Греции, Италии. Но в огромном большинстве остальных стран общинно-частный сектор сохраняется только в городах, а почти все оседлое население оказывается в результате завоеваний в пределах царского земельного фонда. Это полностью меняет весь характер экономики большинства стран Азии и отчасти Африки.
Однако все это уже относится к позднейшим периодам развития древнего общества. Перечисленными тремя или четырьмя, возможно, не ограничивается действительный перечень различных путей развития древнейших классовых обществ. Так, на п-ове Индостан в I тыс. до н.э. возникает, видимо, особый путь развития, характеризуемый несколько иной и более жесткой сословной системой, чем при первом, втором и третьем путях развития; не совсем ясно, как следует характеризовать путь развития Китая.
Во всемирном масштабе первая стадия древности (в пределах круга классовых обществ) охватывает III и II тыс. до н.э.; об обществах же Индии и Китая в эту эпоху нам известно еще недостаточно для того, чтобы дать им характеристику с точки зрения исторических путей их развития на столь раннем этапе. Поэтому при современном уровне знаний мы можем считать ранний период древнего общества периодом господства первого, второго и третьего путей.
События эпохи ранней древности трудно понять, если хотя бы приблизительно не представить себе, как мыслили и чувствовали древние, что они думали о мире и о самих себе.
К сожалению, проникнуть в духовный мир этой глубокой древности очень трудно, почти невозможно. Очень медленно, по крохам становятся нам известны памятники древней литературы и искусства; откопанные храмы немы; изображения неясны. Но даже если бы древние литература и искусство были поняты полностью, то ведь памятники их — лишь то, что случайно сохранили нам грамотеи и искусники того времени; это далеко не все, что думали и чувствовали тогдашние люди. Памятниками глубокой древности являются также и устные мифы, сказки, песни, поговорки. Но они дошли до нас через тысячелетия, быть может сильно искаженные позднейшими переделками. Во всяком случае, современные сказители, с которыми имеют дело этнографы, сами не знают и не могут нам рассказать, что именно хотели выразить своим творчеством древние люди. Гипотезы же, сложенные по этому поводу учеными, как правило, отвергаются носителями еще живых древних мифов — людьми племен Африки, Австралии, Полинезии и т.д.
Есть, пожалуй, одно объективное средство, с помощью которого можно проникнуть в механизм мышления людей первобытности в ранней древности, — это изучение языка. Язык выражает категории мышления, и, исследуя, как построены наиболее архаичные языки, какие приемы они используют для того, чтобы выразить отношения человека к миру и его явлениям, можно обнаружить некоторые механизмы самого тогдашнего мышления.
Исходя из сопоставления структуры древнейших слоев дошедших до нас языков со структурой древнейших мифов представляется наиболее правдоподобной следующая гипотеза о мышлении и миропонимании первобытных людей.
Самым трудным для них было воспринимать и выражать абстрактные понятия. Но так как никакое суждение невозможно без известного обобщения, то это обобщение достигалось путем создания чувственно-наглядных ассоциаций (сопоставлений). Например, дабы выразить мысль, будто небо представляет собой свод или кровлю, опирающуюся на четыре точки горизонта, и одновременно оно — нечто такое, что каждый день рождает солнце, а также звезды и луну, и в то же время и нечто такое, по чему солнце ежедневно движется из конца в конец, можно было сказать, что небо — корова на четырех ногах; женщина, рожающая солнце, и река, по которой плывет солнце. Это достаточно выражало мысль, которую надо было передать, и никто не задавался вопросом, каким образом небо может быть одновременно коровой, женщиной и рекой, ибо все ясно чувствовали, что это — аллегория, а на самом деле небо — не корова, не женщина и не река. Но в силу той же неразвитости абстрактных понятий не существовало также и понятий «сравнение», «метафора», «аллегория» и всего необходимого для того, чтобы выразить, что небо — не корова, не женщина и не река. Сравнение, иносказание, само наименование предмета или явления воспринимались как нечто вещественное, например имя — как вещественная часть именуемого. Поэтому не нужно удивляться, что, даже не отождествляя небо с реальной коровой или реальной женщиной, древний человек мог приносить небу жертвоприношения и как божественной корове, и как женщине (богине).
Ибо всякие касающиеся человека закономерные и целенаправленные (либо мнимоцеленаправленные) явления мира, всякие явления, имеющие неизвестную и несомненную причину, мыслились и чувствовались как вызванные разумной волей. На опыте наблюдать связь между причиной и следствием человек мог, в сущности, почти исключительно в пределах своей собственной деятельности, а поэтому причину чувственно представлял себе как акт воли. Тем самым за всяким явлением мира мыслилось разумное движущее им существо, которое следует умилостивлять в свою пользу. Это существо, или божество, мыслилось не духовным (ибо нематериальный дух — это тоже абстракция, для словесного выражения которой, а следовательно, и для воображения которой не было средств), а материальным. Оно могло отличаться от человека могуществом, злобностью — чем угодно, но не духовностью.
Божество не отличалось от человека также и бессмертностью, потому что человек не имел средств чувственно или словесно представлять себе смерть как небытие. Умерший был для него перешедшим из жизни здесь в жизнь где-то в другом месте; точно так же и родившийся был перешедшим из жизни где-то в другом месте в жизнь здесь. Еще одним переходом из одного бытия в другое был переход из детства: мальчика — в полноправные воины, девочки — в девушки брачного возраста; такой переход часто сопровождался обрядом инициации (посвящения), включавшим испытания стойкости юноши или девушки против боли (например, путем обрезания крайней плоти, нанесения ран или ожогов), против страха и т.п., а также передачу новому поколению опыта предков, запечатленного не только в приемах труда разного рода, но и в мифах как чувственно-образном постижении предполагаемых причин и связей явлений.
Миф нельзя отделить от обряда (ритуала). Свои действия первобытный человек осмысляет так же чувственно-ассоциативно, а не абстрактно-логически, как и явления мира. Некоторые практические действия (например, технические трудовые приемы) он при этом осмысляет вполне правильно, так как действие здесь очевидно зависит от зримо проявляемой человеческой воли. Другие, ритуальные действия человека были обусловлены предположительными причинами явлений мира, заключающимися в воле божеств; божества же и их деяния воссоздавались в мифах (как мы уже видели) по ассоциациям, не имеющим строго логического характера, ассоциациям образно-эмоциональным. Неудивительно, что и воздействие на (божественные!) причины явлений оказывалось тоже ассоциативно-эмоциональным, а не логическим.
Например, если имя — материальная часть божества, то называющий это имя разве не овладевает в какой-то мере самим богом? Не способствует ли половой акт с женщиной, воплощающей (как «актриса») богиню, оплодотворению самой богини, а также плодородию земли, которою эта богиня не только ведает, но которой сама и является? Обряд тем более действен, что для первобытного человека как бы нет абстрактного физического времени.
Современные люди, конечно, знают, что физическое время разворачивается равномерно, всегда в одном направлении; но в ощущении мы воспринимаем не время, а только наполняющие его события или их ожидание. Если того и другого много, кажется, что прошло много времени; если ничего не происходит, время кажется протекшим быстро. Так же ощущал время и первобытный человек — в той мере, в какой он мог соотносить его с событиями собственной жизни. Потому что в древности не было ни постоянной эры для отсчета лет, ни постоянных подразделений суток; дневное время просто делилось на утро, полдень и вечер, а ночь — на несколько «страж» (дежурств воинов) в зависимости от гарнизонных обычаев. Трудно было определить такую точку во времени, которая не соотносилась бы ни с его жизнью, ни даже с жизнью близких предков, о которых ему еще было известно.
А мифологические события, скажем рождение солнца богиней или рождение другой богиней хлебов на земле, и вовсе не имеют определенной точки во времени, к которой можно было бы их привязать, потому что солнце ведь восходит каждый день и хлеба всходят ежегодно; поэтому обряд, совершаемый сегодня, вполне может считаться воздействующим на мифологические события, происходившие некогда, во всяком случае содействующим их регулярному повторению. В этом мифологическом мироощущении, которое нельзя еще назвать философией и неизвестно, можно ли назвать религией, присутствует и своя протоэтика: из сюжета мифа видно, что хорошо и что плохо. Однако эта протоэтика носит несколько автоматический характер: она не строится в виде логической системы; просто то, что полезно для своей общины, сотоварищей, детей, — хорошо, а так как за гранью своей общины все люди враги, то перехитрить или убить их — безусловно хорошо. А то, что плохо, большей частью магически заворожено, табуировано; сделаешь запретное — умрешь, даже не потому, что за это убьют, а от страха перед самим табу. Здесь этика неотделима от первобытной магии. Так, пролитие крови (помимо поля брани) оскверняет в силу магических свойств крови, независимо от того, благо или зло убийство; а съесть запретную пищу, или присутствовать при запретном ритуале, или сожительствовать с женщиной запретной степени родства может оказаться гораздо большим грехом, чем грех убийства, который можно снять — с помощью выкупа и очистительного обряда.
Вот с каким идейным наследием подошло человечество к грани цивилизации. Если к этому прибавить ненадежность урожаев, беззащитность против болезней и стихийных бедствий, несовершенство жилья, одежды и утвари, отсутствие гигиенических представлений, то станет ясно, насколько трудно было жить в тогдашнем мире. Не нужно при этом думать, что какой-нибудь гений-одиночка был способен объяснить людям ошибочность тех или иных их воззрений и увлечь за собою: в эпоху развития, которое, с нашей точки зрения, было необычайно постепенным и медленным, вес имел только коллективный опыт предков, как раз и воплощенный в мифах и ритуалах. Успех одиночки, не последовавшего учениям предков, представлялся бы случайным или обусловленным какой-либо неучтенной магией, а потому, быть может, зловещим.
Однако едва ли следует смотреть свысока на древних людей с их мифотворчеством: в жизни сегодняшнего человечества также есть множество живучих, ни на какой логике не основанных заблуждений, предрассудков, например в оценке чужих наций, в приметах и т.п., которые являются самыми настоящими мифами, тоже сложившимися не логическим, а эмоционально ассоциативным путем. Многие ошибочные научные гипотезы также мало отличаются от мифов. Кроме того, мифологический в целом характер мышления первобытного человека допускал возможность вполне здравых обобщений там, где его коллективного опыта хватало для усмотрения действительных причин явлений и проверки истинности умозаключений.
Рассматривая основные черты раннего периода древней истории, мы остановились на своеобразном типе мышления людей того времени, так как иначе трудно было бы объяснить, почему в эту эпоху развития человечества такую огромную роль играли религия, храм, обряд, миф, жречество. Почему именно жречеству доставалась львиная доля впервые создавшегося прибавочного продукта?
Конечно, наивно объяснение рационалистов XVIII в., да и многих антирелигиозников XX в., которые видели причину прежде всего в сознательном обмане народа жрецами. Нет сомнения, что жрецы ни в какие времена не забывали о собственных интересах и по большей части ставили их впереди интересов других верующих. Но следует учитывать, что верующими в те времена были все без малейшего исключения, и, конечно, жрецы в том числе. Особо важная общественная роль, которую с самого начала стали играть профессиональные исполнители религиозных обрядов, объясняется прежде всего тем, что сами эти обряды рассматривались всем населением как важнейшее средство обеспечения благополучия общины. Богатства храмов первоначально были страховым фондом общины: тыс. большинство земледельческого населения ело мясо только во время жертвоприношения богам.
Вспомним также о том, что складывающееся классовое общество было тогда явлением прогрессивным, способствовавшим ускоренному развитию производительных сил и повышению жизненного уровня наибольшего возможного в ту эпоху числа людей, а первобытное общество, несмотря на господствующее в нем равенство людей, превращалось в отсталый строй. Между тем именно о возвращении первобытного прошлого мечтало тогда угнетенное человечество. Народные массы все еще жили мифами и обрядами, унаследованными от первобытности. Коллективный опыт предков, выраженный в этих мифах и обрядах, все еще во многом определял мировоззрение и социальную психологию людей. Это мировоззрение, независимо от политического строя каждого отдельного общества, имело авторитарный характер. Лишь во второй период древности — в Греции и в некоторых передовых обществах Востока — авторитарное мышление стало терять власть над умами; ничто не принималось на веру, каждое положение надо было доказывать. Но и тогда, когда по истечении 2500 лет истории древнего классового общества наряду с религиозным мировоззрением начали появляться научное мировоззрение и философия, философия эта была идеологией господствующего класса; широким народным массам она оставалась чужда.
История древнего Востока — это история древнейших на земле классовых обществ, цивилизаций. Именно первичным цивилизациям принадлежат те важнейшие культурные достижения человечества, которые и сделали возможным его дальнейший прогресс и в значительной степени предопределили направление и характер этого прогресса. Главными из них являются:
Классовое общество («цивилизация», в одном из значений этого слова) возникает лишь после того, как становится возможным производство прибавочного продукта, за счет которого общество и содержит аппарат управления, войско и «интеллигенцию», т.е. жрецов, писцов, ученых, художников и т.д. Ниже этот процесс будет рассмотрен более подробно, пока же отметим, что раньше всего такая возможность появляется в долинах великих рек субтропической зоны, а также примыкавшей к ней южной части зоны умеренного климата. Именно здесь обилие влаги для орошения, легкие аллювиальные и лёссовые почвы и достаточное (без орошения даже чрезмерное) количество солнечного тепла позволили при помощи сравнительно простых орудий обеспечить резкий подъем производительности труда.
Следовательно, чрезвычайно существенную роль на заре цивилизации играет географический фактор. Им определяется характер хозяйства, а в некоторых случаях даже и форма государственного устройства. Например, специфические географические условия Египта (узкая полоса пригодной для обитания и для возделывания земли, вытянутая вдоль громадной реки — естественного пути через всю страну) очень рано привели к созданию здесь единого государства с мощной центральной властью, во главе которой стоял обожествленный царь. Альтернативой этому было бы лишь взаимное истребление враждующих номов. Вместе с тем не следует и преувеличивать роль географического фактора. Так, вопреки широко распространенной в нашей науке точке зрения, необходимость искусственного орошения не была побудительным мотивом к созданию крупных территориальных государств.
В указанных речных долинах (как и в долинах Инда и Хуанхэ) не было и не могло быть в древности единой оросительной системы, управляемой из одного центра, а были многочисленные, независимые друг от друга местные системы. Исследования последних десятилетий, проведенные с помощью аэрофотосъемки, показывают, что, например, в Шумере главные оросительные системы на основе магистральных каналов и естественных ответвлений русла Евфрата были созданы еще в раннединастический период (т.е. в эпоху «номовых государств»). В дальнейшем они лишь поддерживались и расширялись.
Реки были чрезвычайно многоводны, так что не возникала конкуренция между местными оросительными системами из-за воды, хотя, конечно, случались раздоры между общинами, расположенными на одном канале. Кроме того, если бы объединение мелких государств в большие действительно вызывалось хозяйственными причинами, было полезно для общества, оно было бы быстрым и прочным. В действительности же, например в Месопотамии, объединительные попытки значительное время встречали ожесточенное и упорное сопротивление, так что для III—II тыс. до н.э. более типично не единство, а политическая раздробленность, характерная в течение значительного времени также для Индии и Китая. Египет, по указанным уже причинам, был исключением.
На самом же деле создание больших централизованных государств на месте первоначальной системы «номовых государств» есть результат завоеваний и стремления к увеличению возможностей эксплуатации населения. Иначе говоря, происходит экстенсивный рост абсолютного объема прибавочного продукта, что достигается сначала просто путем ограбления соседей, а в дальнейшем — путем увеличения своей территории и числа эксплуатируемого населения.
Поскольку в последнее время идут оживленные дискуссии о преимуществах и недостатках «стадиального» и «цивилизационного» подхода к изучению истории, представляется целесообразным очень кратко рассмотреть основные или по крайней мере наиболее модные ныне теории, а заодно попытаться уточнить и применяемую при этом терминологию.
Термин «цивилизация» впервые появляется, видимо, в XVIII в. (в трудах французского экономиста В. Мирабо и шотландского философа А. Ферпосона) для обозначения «зрелого» состояния человеческого общества. В современной научной литературе термины «цивилизация» и «культура» нередко употребляются как синонимы, но второй из них имеет длительную историю, восходящую еще к античности. Его содержание изменялось в сторону все большего абстрагирования, и в настоящее время под ним обычно понимается некий достигнутый уровень в общественном состоянии человечества или, в более узком смысле, данного общества или даже данной группы людей. Иными словами, культура есть органическая совокупность общественных условий и способов создания, распространения и сохранения материальных и духовных ценностей, а также и самих этих ценностей. Короче всего было бы сказать, что культура — это все, что не есть природа, но, как известно, наука логики запрещает отрицательные определения.
О культуре, следовательно, можно говорить уже для самых ранних стадий развития человеческого общества (палеолитические культуры, неолитические культуры). Для избежания путаницы термином «цивилизация» следовало бы обозначить лишь определенный уровень в развитии человеческого общества — классовое или стратифицированное общество, в котором родовые связи оттесняются в сознании людей на второй план, а на первый план выходят связи политические и идеологические, за которыми (в течение тысячелетий — невидимо) стоят связи экономические. Термин «культура» здесь должен употребляться как характеристика составных частей данной цивилизации — составляющих ее конкретных государств и общественных групп (сословий, классов, стран и т.п.).
Термин «цивилизация» первоначально употреблялся лишь в единственном числе и в самом широком смысле, но затем, под влиянием накопленных сведений о различных обществах вне Европы, речь идет уже о множестве различных цивилизаций. Существование локальных различий между цивилизациями (и культурами) во времени и пространстве — эмпирический факт. В связи с этим уже в XIX в. возникают две проблемы:
Следует сразу же сказать, что первая проблема остается не решенной по сей день. Единственное, что здесь более или менее достоверно, — это стадиальная классификация. В современной историографии она соответствует разделению цивилизаций на рабовладельческие (древние), феодальные (средневековые) и т.д., учитывая, разумеется, все проблемы, связанные с самой характеристикой стадий. Но на простой вопрос, чем различаются между собой, скажем, стадиально одинаковые древнемесопотамская и древнекитайская цивилизации, дать ясный и краткий ответ пока невозможно: для этого необходимо последовательно сопоставить между собой все сколько-нибудь значительные составляющие этих цивилизаций. Существующие определения либо имеют этнографический характер (египетская, месопотамская, индийская и т.д.), либо традиционны (античная), либо, наконец, основываются на какой-то характерной (по мнению исследователя!) черте данной цивилизации («клинописная»). Все определения такого рода не содержательны и не операциональны, т.е. не могут быть положены в основу какой-либо классификации или сами по себе служить основанием для каких- либо логических построений. Тем не менее такие попытки продолжаются.
Начало им положил, видимо, О. Шпенглер, утверждавший, что в каждой культуре (слово «цивилизация» он употреблял в особом смысле, об этом см. ниже) может быть обнаружен некий «первофеномен», из которого выводятся все остальные. Что и Шпенглеру не удалось решить задачу, видно из составленного им перечня культур:
Крайний субъективизм этих характеристик очевиден. Шпенглер полагал, что различие культур лежит в их «пластике», «инстинкте», т.е. находится в области художественно-психологической. По Шпенглеру, цивилизация — это последняя стадия умирающей культуры, когда творчество сменяется бесплодием, становление — косностью, деяние (как акт самовыражения) — работой, творчество — спортом и политикой. Каждая культура, полагает Шпенглер, есть живой организм, биологически несовместимый (как мы сформулировали бы теперь) с другими, не допускающий никаких заимствований, а культурного прогресса не существует.
Теории О.Шпенглера уделяется так много места не только потому, что она была в свое время весьма популярна, но и потому, что она и в наше время нередко в той или иной форме напоминает о себе (как правило, без упоминания первоначального автора). Хотя сам Шпенглер считал свою теорию «коперниковским переворотом» в изучении истории, в действительности и она, и эпигонские построения нашего времени представляют собой не столько науку, сколько литературу — неоромантизм весьма реакционного свойства (не случайно эта теория была очень популярна среди немецких фашистов).
Из современных «теорий» этого рода стоит упомянуть лишь так называемую теорию «химерных культур». Согласно этой теории, смешение культур и появление на этой основе новых возможно, но иногда при этом возникают вредоносные «химерные» культуры. Поскольку заранее знать, что получится при смешении культур, невозможно, концепция «химерности» представляет собой теоретическое обоснование ксенофобии, культурной замкнутости. Однако ни малейших реальных оснований она под собой не имеет. История не знает ни одного случая возникновения «вредоносных» культур, но зато хорошо знает немало случаев, когда культурная замкнутость повергает культуру и общество в целом в своего рода летаргию, пробуждение от которой бывает тяжелым. Такое общество обнаруживает себя в состоянии культурной, политической и экономической отсталости, а нередко и зависимости. И напротив, как легко увидит внимательный исследователь, самые блестящие культуры возникают при максимально большом числе образующих компонентов (на первый взгляд даже решительно несовместимых), при максимальной открытости и готовности к заимствованиям.
Из теоретиков нашего времени наиболее часто можно встретить в литературе имя А.Тойнби. В разных своих работах он насчитывает разное количество цивилизаций, рассматриваемых им как «ветви единого древа». Развитие же, как он полагает, идет в направлении единства человечества. Каждая цивилизация обязательно проходит такие стадии: возникновение, рост, надлом, разложение. Заимствования, по А.Тойнби, возможны, но заимствуются только «положительные знания», т.е. наука и техника. Движущей силой развития каждой цивилизации является творческое меньшинство, «отвечающее» на исторические «вызовы». Характер «вызовов» и «ответов» и определяет характер данной цивилизации.
Более подробный разбор большого числа теорий читатель найдет в специальных работах по культурологии. Здесь же упомянуты две наиболее, по нашему мнению, типичные. По тому, как решается вопрос о взаимоотношении цивилизаций (культур), все существующие теории можно в основном поделить на две группы:
Эволюционизм сложился в XIX в., но его корни уходят еще в эпоху Просвещения, когда впервые была выдвинута идея исторического прогресса. Наиболее видные представители эволюционизма — Л.Г.Морган, Э.Б.Тэйлор, Д.Д.Фрэзер — исходили из представления о единстве человеческой истории и о развитии ее в одном, общем для всех направлении. Ими были сформулированы понятия стадий в развитии человечества —
Огромное количество эмпирических наблюдений позволило выявить множество удивительно схожих явлений в обществах, географически и исторически весьма отдаленных друг от друга, отнести эти общества к одинаковым стадиям развития. Высшей же стадией развития эволюционисты полагали современную им капиталистическую Европу, в которой они и видели будущее всех других народов. Взгляды эволюционистов содержали много справедливого. Так, они исходили из идеи о единстве человечества — биологическом и психологическом (в основных проявлениях). Будущее человечества они видели в его культурном и политическом единстве. Но в неудержимом стремлении отыскивать «общее» в разных цивилизациях эволюционисты нередко забывали об «особенном», из-за своего позитивистского подхода допускали натяжки. Вопрос о том, почему все-таки существуют различия между цивилизациями, оставался без ответа или даже не ставился.
Теории «локальных», или «эквивалентных», цивилизаций весьма многочисленны. Они исходят из того, что исторически существовало множество цивилизаций, независимых друг от друга. Большинство последователей таких теорий отрицают наличие какого-либо культурного прогресса, отвергают аксиологический (ценностный) подход к цивилизациям и считают их все равноправными («эквивалентными»).
Среди сторонников «теории локальных цивилизаций» есть и такие, которые не считают все цивилизации эквивалентными, но при этом исходят не из идеи исторического прогресса: его они либо отвергают, либо считают, что к прогрессу способны не все цивилизации и не все народы. Это — различного рода расистские теории, получившие в последние десятилетия значительное распространение. Первой из «теорий» такого рода был «европейский» расизм, служивший теоретическим оправданием колониального угнетения азиатских и африканских народов. Его апологеты утверждали, что только белая раса способна к прогрессу и является исторической, прочие же народы истории не имеют и иметь не будут. Историческая и биологическая необоснованность подобных взглядов давно и неопровержимо доказана. Достаточно очевидна и их этическая неприемлемость. Тем не менее расистские предрассудки чрезвычайно живучи и опасны.
В последние десятилетия расистские и националистические теории возникли и у других народов. Понимая, что все эти явления вызваны к жизни определенными историческими причинами и, как правило, являются ответной реакцией на «европейский» расизм, необходимо столь же недвусмысленно отвергнуть и их, показывая, что эта реакция — ошибочная и делу национального освобождения может только вредить. Поддерживая национально-освободительные движения, мы должны в то же время решительно и безоговорочно отвергать любые проявления национализма. Различие же между ними состоит в том, что в основе национально-освободительных движений лежит справедливое требование равноправия и взаимного уважения всех народов и культур, а в основе национализма — безнравственный и антинаучный догмат исключительности и превосходства.
Из сказанного выше можно сделать вывод, что отсутствие единого критерия, по которому можно было бы классифицировать культуры и цивилизации, по всей вероятности, не случайно и, более того, не зависит от уровня наших знаний или способностей к обобщению: такой критерий (повторим: содержательный и операциональный) скорее всего вообще не существует. Ведь давно уже все сошлись на том, что подобный критерий принципиально невозможен для классификации людей; все человеческие личности неповторимы и «суверенны», вследствие чего возможны лишь формальные критерии различения по полу, возрасту, роду занятий, имени, фамилии и т.п. Все эти критерии именно формальны, ибо ничего не говорят нам о сущности данного человека.
Цивилизация же (культура) каждого народа является конкретным способом его существования, определяемым всей предшествующей его историей. Поэтому и для классификации цивилизаций (культур) возможны, видимо, лишь формальные критерии — стадиальные и этногеографические. Различия же между цивилизациями, относящимися к одной стадии, в каждом конкретном случае должны быть объяснены отдельно, исходя из истории их развития. Западная литература (особенно не научная, а художественная) , а иной раз и наша (тоже главным образом ненаучная) сводит все к особенностям национального характера. Но это объяснение является в лучшем случае банальным и тавтологическим, а в худшем — расистским. Ведь если отбросить очевидно расистский и научно несостоятельный тезис о том, что национальный характер обусловлен генетически, то все честные ученые неизбежно приходят к выводу об исторической обусловленности национального характера. Это, разумеется, единственно правильная точка зрения, но, к сожалению, на этом обычно и останавливаются. Иными словами, справедливо отбросив взгляды на национальный характер как на некую данность (в лучшем случае способную к саморазвитию), иной раз впадают в другую крайность, рассматривая его лишь как результат. А следовало бы учитывать, что национальный характер не только формируется историей, но сам в немалой степени формирует историю данной этнической или политической общности. Но формирует он, конечно, лишь те стороны исторического процесса, которые не относятся к стадиально-типологическим, но составляют специфику данного общества. Таким образом, история и национальный характер активно влияют друг на друга, или, если выразить это в терминах кибернетики, находятся в обратной связи друг с другом.
Чтобы покончить с этим вопросом, отметим, что не следует забывать и о роли фактора случайности в истории. Даже К.Маркс говорил, что история была бы слишком уж мистической вещью, если не признавать значение случайности.
Таким образом, характер любой цивилизации определяется тремя факторами:
Итак, цивилизации — это особые типы культуры значительных человеческих масс в эпоху классовых обществ. Необходимо помнить, что цивилизации, как правило, не совпадают с этническими границами, чаще всего они бывают межэтническими. Для древности можно говорить, например, о ближневосточной, индийской и дальневосточной цивилизациях, объединивших многочисленные и разнообразные этнически общности. В Европе такой цивилизацией была античность, а в дальнейшем возникла европейско-азиатская цивилизация эллинизма. Египет (до эпохи эллинизма) и в этом смысле — единственное исключение.
Такие межэтнические цивилизации возникают благодаря мощному культурному влиянию определенных центров — Месопотамии, Северной Индии, Китая, Греции — на окружающие их страны и народы. Особенно важную роль в этом играет распространение определенных типов письменности. Древнейшие системы письма были очень сложными и по этой причине заимствовались вместе с целым культурным комплексом в виде канона текстов, на которых основывалось школьное обучение. А эти тексты и составляли квинтэссенцию данной цивилизации (культуры ранней древности — это культуры текстов). Но, разумеется, следует помнить, что общность цивилизации не только не исключает, но подразумевает значительное разнообразие локальных культур.
Характерной чертой периода цивилизаций является возникновение новой формы общественного устройства — государства, пришедшего на смену первобытным родо-племенным структурам. Основная функция государства ничем не отличается от основной функции первобытной общины и состоит в сохранении гомеостаза данного общества. Для достижения этой цели необходим социальный контроль, направленный на поддержание всего, что способствует укреплению гомеостаза, и на пресечение всего, что ему препятствует (разумеется, в пределах возможного понимания и, следовательно, с неизбежными ошибками). В связи с резким усложнением производственных процессов и внутриобщественных отношений (прежде всего производственных) на передний план выступают организаторские функции государства, а охранительные функции социального контроля, опиравшиеся ранее в первую очередь на силу обычая и общественного мнения, теперь, как и организаторские функции, опираются на специальный аппарат и на силу принуждения.
Вместе с тем необходимо отметить, что распространенные даже в наше время руссоистские представления о «свободном человеке» догосударственных времен являются мифом. Жизнь первобытного человека была чрезвычайно жестко и подробно регламентирована обычаями и бесчисленными табу. Эпоха цивилизаций постоянно увеличивает количество «степеней свободы» отдельного человека и общества в целом (невзирая на отклонения в виде возникающих время от времени тоталитарных режимов). Но вместе с тем непрерывно возрастает «цена ошибки» — вплоть до возможности гибели всего человечества из-за ошибки одного человека, — в связи с чем возрастает и мера индивидуальной ответственности.
Первую формацию классового общества современные ученые предлагают именовать «древним обществом» или даже «древним общинно-гражданским обществом». Такое название представляется более точно выражающим суть дела, чем принятое и в наши дни «рабовладельческое». До сих пор идут дискуссии о правомерности этого названия, в частности в связи с вопросом о том, сколько рабов было в обществах древнего Востока и какую роль они играли в общественном производстве. Мнения здесь резко расходятся, и окончательное решение этого вопроса пока невозможно. Однако дело не в количестве рабов. Название той или иной формации дается по тому классу, который является в ней господствующим, который определяет собой экономику и идеологию данного общества.
Было бы не совсем точно говорить, что в древности господствующим классом являлись рабовладельцы. Ведь рабовладельцами могли быть и полноправные члены данного общества (граждане), и неполноправные (зависимые) его члены, и живущие здесь же чужеземцы, и даже сами рабы. Поэтому правильнее было бы сказать, что именно полноправные граждане являются господствующим классом древнего общества (класс здесь совпадает с сословием; несовпадение сословной и классовой принадлежности возникает лишь в период, когда данная формация уже находится в упадке). Конец этой формации выражается не в исчезновении рабовладения (оно сохраняется и в последующих формациях, вплоть до нашего времени), а в исчезновении древнего гражданства. Это исчезновение может подчас происходить весьма своеобразным путем — через предоставление «гражданского полноправия» всем подданным державы, вследствие чего гражданство лишается всякого смысла. В восточных провинциях Римской империи, например, это произошло вследствие известного Декрета Каракаллы (212 г.). Разумеется, реальный процесс был достаточно длительным.
Таким образом, существует две докапиталистические формации — древнего (гражданского) общества и общества феодального. Для второй из этих формаций характерно исчезновение различий между гражданином и подданным, превращение всех в подданных государства, где сословное деление сохраняется, но уже на совершенно иной основе. Господствующим классом здесь является военно-бюрократическая элита, прямо или косвенно получающая от правителя земельные и денежные пожалования в различных формах. Структура такого общества представляет собой либо пирамиду вассальных отношений, где каждый, кроме самых верхних и самых нижних, является одновременно и сеньором, и вассалом, либо бюрократическую структуру, связанную табелью о рангах. Понятно, что в реальной действительности чистых типов не существует, можно говорить лишь о том, какие структуры преобладают.
Период древности, в свою очередь, должен быть разделен на два подпериода: раннюю и позднюю древность.
Характерными чертами ранней древности являются:
Для поздней древности характерны:
Основным общественным противоречием древнего общества на его первой стадии является противоречие между крупным и мелким землевладением, т.е. между общинной и частной собственностью на землю. Крайним выражением такого противоречия является обезземеливание рядовых общинников, влекущее за собой, в отличие от древнего Рима, утрату гражданских прав и переход в разряд «царских людей», низшие слои которых на практике мало отличались от рабов, а средние и высшие слои образовали впоследствии господствующий класс-сословие второй стадии древнего общества. Эта борьба определяет собой всю социальную психологию, представления о государстве и власти, мораль и иногда даже политическую структуру общества.
Хронологически эти стадии в разных древних обществах не всегда совпадают. Лишь очень приблизительно можно сказать, что первая стадия древности падает на III—II тыс. до н.э., а вторая — на I тыс. до н.э., хотя не исключено, что, например, в Китае древность закончилась раньше, чем принято считать.
Признавая единство мирового исторического процесса, нельзя вместе с тем игнорировать и важные особенности его хода на Востоке. В общем и целом, существование таких особенностей признается всеми, но имеются большие расхождения в оценке их роли и определении их причин. В предельных случаях постулируется существование на Востоке некой особой докапиталистической формации либо существование такой формации во всем мире, причем античность рассматривается как некое «уклонение» от магистрального пути, боковая и притом тупиковая ветвь. Все эти концепции, как бы они ни именовались, сводятся к концепции «азиатского способа производства» и, как явствует из сказанного выше, не могут считаться достаточно обоснованными. Противоположной крайностью является концепция, согласно которой какие-либо серьезные различия между Востоком и Западом вообще отсутствуют. Сторонников этой концепции в наше время практически нет.
Большинство исследователей сводят указанные различия к различиям в характере и роли общины на Востоке и Западе. Это, по-видимому, справедливо, однако конкретные оценки и определения представляются спорными. Так, практически общепринятой является точка зрения, согласно которой главное отличие Востока от Запада — длительное сохранение на Востоке общины.
В действительности дело, видимо, обстоит наоборот: именно античный полис является общиной в «химически чистом» виде, своеобразным «возрождением» первобытнообщинной структуры на новом уровне развития производительных сил, уровне, который, в отличие от первобытнообщинного, допускал и требовал эксплуатации человека человеком. Полис является государством совершенно особого рода, ибо здесь нет власти и войска, отдельных от народа: народ сам есть и власть, и войско. Это община равноправных граждан, и эксплуатировать здесь можно только чужаков — в качестве рабов или илотов. Отсюда четкое противопоставление свободы и несвободы, нашедшее свое многообразное выражение в различных явлениях культуры и даже в лексике.
На Востоке же, напротив, произошло «наложение» на общину политических суперструктур в виде централизованного государства, значительно деформировавшее структуры общинные. Степень этой деформации была различной. В Египте, например, следов общины почти не удается отыскать, в Китае она значительно более заметна, в Индии заметна вполне, а в Месопотамии нередко является противовесом царской власти. Так или иначе, наличие над-общинной политической структуры привело к возникновению и стойкому сохранению сложной иерархической структуры общества с возможностью эксплуатации однообщинников и со множеством переходных ступеней от свободы к несвободе, что, в свою очередь, также нашло многообразное выражение в культуре. Такая структура является значительно более инерционной, а ее чрезвычайно длительное существование создает высокоавторитетную традицию, которая, в свою очередь, дополнительно ее укрепляет.
Среди современных исследователей древнекитайской культуры нет единства взглядов по вопросу о том, в какой форме передавались первоначально древнейшие историко-повествовательные, религиозно-обрядовые, философские и другие тексты, какие источники — устные или письменные — играли решающую роль в процессе их сложения. Некогда О. Франке выступал с утверждениями, что в эпоху Шан (2-я половина II тыс. до н.э.) и в периоды Западного и Восточного Чжоу (начало I тыс. до н.э.) письменность не получила сколько-нибудь широкого распространения, что в те времена единственной формой письменности были гадательные и документальные надписи на костях домашних животных, щитах черепах, бронзовых сосудах и колоколах. По его мнению, отсутствие портативного писчего материала делало невозможным запись сколько-нибудь крупных литературных произведений.
Китайская рукопись «Шицзина» на бамбуковых планках, периода Воюющих царств (475-221 гг. до н.э.)
Подобное мнение о древнекитайской письменной традиции вступает в конфликт с фактами. Исследователи высказывают предположение, что наряду с дошедшими до нас надписями на гадательных костях и бронзовой ритуальной утвари в эпоху Шан и в начале эпохи Чжоу были распространены тексты с иным содержанием, которые не сохранились, так как были записаны на бамбуковых и деревянных планках. Как свидетельство обоснованности данного предположения может быть отмечено то, что в иньских гадательных надписях представлены пиктографические обозначения в виде схематических изображений связки бамбуковых или деревянных планок. Что касается периодов Западного и Восточного Чжоу, то свидетельства различных нарративных источников не оставляют и тени сомнения в том, что бамбук был тогда широко известен как материал для письма. В одной из песен «Шицзина», описывающей дальний поход, сказано: «Разве не думаем мы о возвращении домой? Но страшимся приказа на бамбуковых планках». «Яньцзы чуньцю» упоминает о том, что в VII в. до н.э. при составлении документальных записей использовали шелк и бамбук. В рассказах «Цзо-чжуаня», относящихся к середине VI в. до н.э., встречаются сведения о том, что бамбуковые планки служили писчим материалом для хронистов разных царств. В одном из них говорится: «Я провинился перед моим государем, но раскаянием ничего не достигнешь: ведь мое имя попало в записанные на бамбуковых планках хроники правителей…»
Для истории древнекитайской письменной культуры большой интерес представляет находка в 1957 г. в гробнице чуского правителя в окрестностях Синьяна (пров. Хэнань) нескольких десятков бамбуковых планок, на одной стороне которых вертикальной колонкой были написаны иероглифы. Для синьянской гробницы некоторые историки предлагают достаточно раннюю датировку — VII-V вв. до н.э. По предварительным исследованиям, там был записан связный этико-политический текст конфуцианского направления. Синьянскую находку можно считать первой подлинной бамбуковой «книгой» чжоуского времени, найденной археологами.
По синьянской находке можно судить о некоторых внешних особенностях несохранившихся чжоуских «книг». Каждая бамбуковая «страница» содержала от 30 до 40 иероглифов, выведенных писчей кистью. Возможно, что в позднечжоуское время существовал особый тип «книжного» письма. По крайней мере современные исследователи отметили, что начертания иероглифов на синьянских бамбуковых планках, на чжаньгоском шелковом свитке из Чанша, содержащем календарно-астрологические тексты, и на нефритовых пластинках из-под г. Хоума (пров. Шаньси) с текстами клятв обнаруживают очевидные черты сходства. Данные археологии и свидетельства древних нарративных источников указывают на то, что изготовление бамбуковых «книг», а также их распространение не требовало, как иногда утверждают, чрезмерных усилий и затрат. Бамбуковые «книги» с их весьма узкими и тонкими «страницами», сброшюрованными в отдельные связки-главы, были достаточно удобны при различных обстоятельствах. В одном из текстов периода Чжаньго сказано, что Су Цинь, известный дипломат того времени, был вынужден в начале своей карьеры носить свои книги «на плече в коробе». Сохранилось также упоминание о том, что философ Моцзы (V-IV вв. до н.э.), собираясь отправиться «в качестве посла в царство Вэй», «сложил в свои повозки весьма много книг».
Искусство составления датированных записей зародилось в эпоху Шан в среде жрецов аньянского оракула. Регулярно составлявшиеся ими гадательные тексты включали наряду с формулой гадания и сведения о том, как проявились сделанные жрецом предсказания.
Гадальная кость, относящаяся к династии Шань (XIV-XI вв. до н.э.)
К шанской эпохе также относятся надписи на костях, лишенные гадательных формул. Они носят чисто «светский» характер и обычно представляют собой весьма лапидарные рассказы о деяниях вана. Очевидно, в подобных случаях результативная часть гадательного текста давала шанскому писцу готовую форму, которой он пользовался в качестве основы для отдельных фактических сообщений. На это, в частности, указывает способ датировки последних. Некоторые современные исследователи видят в такого рода надписях свидетельство зарождения практики регулярного составления придворными писцами вана текстов историко-документального характера, своего рода архивов.
Это мнение, по-видимому, соответствует действительности, ибо эпиграфические материалы, относящиеся к периоду, непосредственно следовавшему за падением государства Шан и установлением власти династии Чжоу, — а именно тексты надписей на западночжоуских бронзовых ритуальных сосудах открывают картину необычайного роста общественно-политического значения документальных и исторических записей.
О том внимании, которое в этот период уделялось официальным документам, свидетельствует наличие при дворе специальных архивов для их хранения. Так, в «Цзочжуане» читаем: «Некогда Чжоу-гун и Тай-гун были ближайшими помощниками дома Чжоу, они помогали Чэн-вану». Чэн-ван отблагодарил их и подарил им [текст] клятвенного обещания, который был помещен в «палате договоров (мэнфу)».
Бамбуковые планки с иероглифами.
На вопрос, в чьем ведении находился весь комплекс специальных функций, связанных с составлением документальных и исторических записей (наблюдение за календарем; определение, на каком году правления, в каком месяце и в какой день свершилось событие; наблюдение за материалами государственных архивов, наконец, точное фиксирование фактов), отвечают свидетельства нарративных источников, относящихся уже к восточночжоускому периоду, когда в древнем Китае произошло заметное ослабление политической власти чжоуских ванов, которое сопровождалось ростом самостоятельности местных правителей.
На основании этих источников современными исследователями было установлено, что регулярное составление календаря, заключавшего в себе программу государственного богослужения, входило в обязанности ши, особой коллегии чиновников-жрецов. Известно, что последние осуществляли также высший надзор за государственными культами, при священнодействиях и церемониях выступали как жрецы и священнослужители, были астрологами, гадали по костям животных и т.д.
Меньше внимания обращали на ту сторону деятельности представителей ши, которая с современной точки зрения носила чисто «светский» характер. Однако свидетельства источников и здесь достаточно выразительны. Начнем с наиболее ранних.
В «Цзочжуане» в речи чжоуского Цзин-вана (правил в 544-519 гг. до н.э.) содержится рассказ о том, каково было происхождение родовых прозваний ши, живших в царстве Цзинь в VIII в. до н.э.: «Сунь Боянь ведал законами (дянь) и списками (цзи) в Цзинь, участвовал в делах управления [страной], поэтому ему дали родовое прозвище Цзи». В этом отрывке цзиньский ши Сунь Боянь выступает как хранитель архива, причем его особо подчеркиваемое здесь активное участие в политической жизни страны недвусмысленно указывает на то, что находившийся в его ведении архив был государственным, а не религиозным.
Согласно «Планам сражающихся царств» (Чжаньго цэ), в Чжао имелась должность чиновника юйши, в обязанности которого входил сбор дипломатических посланий, направлявшихся чжаоскому вану. Чиновники ши, выступая в качестве советников, в сложных случаях административно-государственной практики подыскивали подходящие к данной ситуации поучительные примеры как из недавнего прошлого своей страны, так и из общечжоуских исторических преданий и генеалогических легенд. Последнее обстоятельство перекликается с сообщениями источников, указывающих на то, что некоторые представители коллегии ши исполняли функции хронистов.
Из нарративных памятников могут быть извлечены и факты иного рода, которые свидетельствуют о том, что в период Восточного Чжоу документальная запись и книга занимали выдающееся место в жизни древнекитайского общества, оттеснив на задний план устное предание. Имеются сведения, что такая важная общественная функция, как поддержание культурной традиции посредством передачи ее от одного поколения к другому, осуществлялась в ряде случаев с помощью книжного образования.
Так, в речи, приписываемой чускому сановнику Шэнь Шуши, входящей в состав «Гоюя», среди рассуждений о том, как и чему следует учить наследника Чжуан-вана (конец VII в. до н.э.), неоднократно упоминаются тексты сочинений и государственных документов: «Шуши сказал: „Обучая его по “Чуньцю”, побудишь превозносить добро и порицать зло, чтобы сделать воздержанным его сердце. Обучая его родословным, побудишь прославлять свет и добродетель и отвергать мрак и невежество, чтобы он в своих поступках избавился от страха. Обучая его одам, побудишь повсюду прославлять добродетель, чтобы сделать просвещенными его устремления. Обучая его обрядам и установлениям, заставишь узнать о правилах для высших и низших. Обучая его музыке, избавишь от скверны и подавишь в нем легкомыслие. Обучая указам и повелениям, заставишь разбираться в государственных делах. Обучая его речам, сделаешь ясней ему добродетель и побудишь его узнать, что ваны прежних дней занимались разъяснением добродетели среди народа. Обучая его по древним записям, заставишь узнать о тех, кто погибал и кто возвышался, и избавишь его от страха. Обучая его по кодексу наставлений, заставишь узнать, каков порядок поколений, побудишь сопоставлять то, как они исполняли свой долг”».
Нет сомнения в том, что под названием «Чуньцю» скрывалась либо определенная книга, либо серия книг. Говоря об обучении по «древним записям» и по «кодексу наставлений», Шэнь Шуши также, очевидно, имел в виду ознакомление наследника с какими-то известными текстами. «Начитанность» нередко выступала как синоним образованности и компетентности. Так, в «Цзочжуане» читаем: «Ван сказал: „Это хороший историограф… Он в состоянии прочесть о трех усыпальницах, пяти правилах, восьми мерах, десяти холмах”».
Интересным указанием на распространенность среди народа письменности и элементарной грамотности служит то, что, согласно «Чжоули», чжоуские власти находили необходимым вывешивать тексты официальных «поучений» для всеобщего обозрения. Имеются также упоминания о том, что в храмах предков государственных деятелей периода Чуньцю выставлялись таблички с описанием их заслуг перед страной. К этому можно добавить одну характерную деталь. Достаточно трафаретная литературная характеристика государственных деятелей и ученых в позднечжоуских сочинениях обычно содержит упоминание о том, что герой усердно читал книги, пренебрегая сном. Неудивительно, что в условиях роста книжности и книжной культуры среди обязанностей чиновников ши на первое место постепенно выдвигается обязанность «записывать события».
Так, в «Основных записях [царства] Цинь» Сыма Цяня под 763 г. до н.э. сказано: «Впервые учредили [ должность] ши, чтобы записывал события». Аналогичные сообщения относятся к периоду Чжаньго. Так, в «Чжаньго цэ» говорится: «[Чжаоский ван] встретился с циньским ваном в Мяньчи. Выпив вина и захмелев, циньский ван сказал: „Я слыхал, что ты, чжаоский ван, хороший музыкант. Прошу тебя, сыграй на гуслях”. Когда чжаоский ван коснулся струн, циньский юйши вышел вперед и записал: „В такой-то год, в таком-то месяце, в такой-то день циньский ван и чжаоский ван пировали во время встречи, и [ циньский ван] приказал чжаоскому вану сыграть на гуслях”».
Таким образом, среди многочисленных обязанностей ши выделяется комплекс, имеющий непосредственное отношение к зарождению и развитию древнекитайской историографии:
Действительно, в позднечжоуских нарративных источниках (в частности, в «Люйши чуньцю») имеются ссылки на несохранившиеся сочинения хроникального характера, которые назывались шицзи (записи). О шицзи упоминает и Сыма Цянь: «Кунцзы читал шицзи. Дойдя до того места, где говорилось о восстановлении [владения] Чэнь [царством] Чу, он воскликнул: „Сколь мудр чуский Чжуан-ван!”».
Эти сообщения с несомненностью свидетельствуют, что к V в. до н.э. из отдельных хроникальных записей были уже составлены сводные тексты. Более того, ссылки и цитаты, во множестве встречающиеся на страницах источников VIII-III вв. до н.э., хранят память о десятках книг, утраченных еще в древности и неизвестных составителям ханьских литературных каталогов. Бросается в глаза, что в общей культуре древнего Китая был весьма велик удельный вес исторического знания. Наибольшее число ссылок падает на исторические сочинения. Древние авторы чаще всего упоминают разного рода «записи»:
Цитаты из этих древних источников, пересказы содержания, а также ряд указаний общего характера дают основание считать, что имелись в виду «записи» об исторических событиях и лицах. В названиях сочинений, упоминаемых в историографических и философских памятниках, слово «записи» часто выступало в сочетании с разными определениями к нему:
Последняя разновидность древнекитайской исторической письменности была, очевидно, наследницей разновременных, составленных хронистами разных царств летописных историй. Памятником летописания царства Чжэн была известная по данным «Цзочжуаня» «Чжэнская книга» (Чжэншу). Из этого же источника известны другие сочинения, содержавшие, по-видимому, сведения исторического характера:
В разных источниках встречаются указания на то, что в VIII-III вв. до н.э. существовали и другие сочинения, прямо или косвенно связанные с историческим знанием, которые впоследствии также были утрачены.
В древнем Китае гадание было возведено на уровень государственного института. Придворные астрологи и специалисты по скапулимантии, нейромантике и т.д. входили в состав той же чиновничье-жреческой коллегии, что и хронисты. Каждое крупное событие в историческом сознании чжоусцев ассоциировалось с теми знамениями и предсказаниями, которые ему предшествовали или сопутствовали. Поэтому-то наряду с регистрацией событий возникла практика регистрации наиболее знаменательных гаданий. Сохранилось упоминание о том, что среди книг периода Чжаньго, найденных в вэйском погребении в Цзи, имелся гадательный сборник Шичунь. По словам раннесредневековых библиографов, он содержал сведения о гаданиях на бирках, связанных с историческими событиями периода Чуньцю. В «Гоюе» приведены две небольшие цитаты из «Записей прорицателей» (Душичжицзи, Душицзи) царства Цзинь. К пророчествам этих «записей» обращались за советом при решении государственных вопросов.
Начиная по крайней мере с периода Восточного Чжоу письменная традиция прочно внедряется в область государственно-правовой практики. Можно считать доказанным наличие примерно с VI в. до н.э. (а может быть, и ранее) письменных законов в ряде центральнокитайских царств.
Даосский шелковый свиток из гробницы Мавандуй в провинции Хунань. Ок. 168 г. до н.э.
Точные и систематические записи стали вести не только в чжоуском домене, но и в центрах многочисленных царств, возникших на развалинах западночжоуской государственности. В Цинь, так же как и в других древнекитайских государствах VIII-III вв. до н.э., сумма первичных записей чиновников-хронистов составила со временем царский летописный свод, названный «Основными записями [царства] Цинь» (Циньцзи). Он единственный из летописных сводов чжоуского времени, который избежал литературной инквизиции Цинь Шихуана. Интересный опыт построения всеобщей древней истории Китая, соединенной с летописью царства Вэй (V-III вв. до н.э.), содержала книга «Погодовые записи на бамбуковых планках» (Чжушу цзинянь), найденная в III в. н.э. в вэйской гробнице в Цзи. В этом своде, известном нам лишь по фрагментам, не удалось обнаружить признаков прагматического изложения событий. По-видимому, древние записи были соединены в нем лишь внешней связью, представлявшей собой хронологии правителей Ся, Шан, Чжоу и Вэй.
Многочисленную группу составляли исторические сочинения типа чуньцю. Следует сказать, что некоторые позднечжоуские авторы видели в этом термине только название летописи царства Лу. Однако сочетание чуньцю в позднечжоуское время стали употреблять в обобщенном смысле, превратив его в terminus technicus для многочисленных местных и других историй. Сохранилось утверждение Моцзы: «Я видел чуньцю, происходящие из ста царств».
В трактате «Мэнцзы» говорится: «…После пресечения написания од была создана Чуньцю Чэн [царства] Цзинь, Таоу [царства] Чу и Чуньцю [царства] Лу. Их тексты — это [ тексты] ши чиновников-хронистов». В одном из описаний библиотеки, обнаруженной в 280 г. н.э. в вэйском погребении III в. до н.э. в Цзи, упоминается утраченное сочинение «Разные повествования» (Сотом), где «имеется Чуньцю [царства] Цзинь».
Приведенные выше материалы заставляют сделать вывод о бытовании в период Чжаньго одновременно по крайней мере двух историй царства Цзинь:
Официальный характер летописей царств Лу, Цзинь и Чу, упомянутых в трактате «Мэнцзы», определялся тем, что они были составлены из записей, ведшихся при ванских дворах чиновниками-хронистами. Что касается исчезнувших позднечжоуских чуньцю, память о которых хранят различные источники, то они, по-видимому, были результатом чисто литературных склонностей древнекитайских книжников, писавших их по собственной инициативе, — таковы, например, цитируемые в трактате «Моцзы» чжоуская, яньская, сунская и циская чуньцю.
Яма с гадательными костями, найденная в столице династии Шань – Аньяне (Инсюй). 1766-1050 гг. до н.э.
Чуньцю, по-видимому, включали разного рода исторические предания и прозаические сказания, отражавшие полуфантастические представления разных слоев древнекитайского общества о прошлом.
Фрагменты утраченных сочинений типа чуньцю встречаются как в форме пересказа, так и в форме дословной передачи в речах государственных деятелей V-III вв. до н.э., собранных в «Чжаньго цэ» и в трактате «Хань Фэйцзы».
К сожалению, те сведения, которыми мы располагаем о восточночжоуских чуньцю, весьма неполны и отрывочны, поэтому об их внутренней структуре и других особенностях содержания приходится только догадываться. Можно высказать предположение, что для них был характерен хронологический принцип изложения. Последний позволял включать в них разнородные по характеру исторические рассказы. В ряде случаев в основу этих рассказов было положено историческое предание. Судя по данным «Цзочжуаня» и «Гоюя», вскоре после появления в свет таких преданий они должны были быть зафиксированы письменной традицией, ибо трудно себе представить, что спустя несколько десятилетий или столетий картина отраженных в них событий могла сохраниться в памяти передатчиков так подробно, со столь точными хронологическими указаниями.
VI-IV века до н.э. для древнекитайских царств были знаменательны ростом внутренних социально-экономических противоречий, сопровождавшимся необычайным усложнением общественно-политической жизни. Обострился антагонизм привилегированных семейно-родственных групп и центральной власти.
В этих условиях наряду с хрониками, объединявшими официальные записи о событиях, стали появляться исторические сочинения, проникнутые разноликой и весьма агрессивной тенденциозностью. Одновременно происходила окончательная кристаллизация взгляда на историческое сочинение как на средство воспитания или политическое руководство. Так, по «Гоюю», один из сановников чуского Чжуан-вана (613-590 гг. до н.э.), комментируя дисциплины, на основе которых было построено образование наследника, утверждал: «Преподавая ему (т.е. наследнику) чуньцю, побудишь его почитать добро и порицать зло».
По-видимому, круг чуньцю, упоминаемых в данной цитате, не был ограничен официальными хрониками и включал нравоучительные повествования.
У чжаньгоских авторов можно найти достаточное число свидетельств того, что генеалогические легенды, полупоэтические предания и нравоучительные сказания собирались и записывались в достаточно широких масштабах. Так, объединявшие их сочинения упоминаются в «Люйши чуньцю» под названием Гуцзи («Записи о былом») и Шангуцзи («Записи о глубокой древности»). Составители трактата «Хань Фэйцзы», неоднократно цитировавшие такого рода тексты, именуют их просто цзи («записи»).
Для создания развернутых и внутренне мотивированных повествований как нельзя лучше подходили и форма, и обширный материал зафиксированного в позднечжоуское время исторического предания.
На протяжении VII-III вв. до н.э. возникли разные жанры исторического рассказа, однако наибольшее распространение получили сочинения типа чуньцю.
В период Чжаньго появился ряд чуньцю, в которых вершился суд над правителями прошлых поколений и современными авторам властителями. К их числу относится созданная Юй Цином, сановником из царства Чжао, книга «Юйши чуньцю», которая известна по единственному ее описанию, имеющемуся в труде Сыма Цяня: «[Юй Цин], подымаясь, останавливался [в ней] на [событиях] периода Чуньцю, спускаясь, обозревал ближайшее время. В [ книге] говорилось о мере и соразмерности, о соответствии и обозначении, о предположениях и догадках, об управлении и замыслах. Всего было восемь связок, содержавших нападки и насмешки над удачами и неудачами [разных] государств». Судя по цитате, сохраненной Хань Фэйцзы, сходным было и содержание «Таоцзо чуньцю», утраченной еще в древности. В нашем распоряжении имеется лишь один источник, по которому можно судить о внутренней структуре и особенностях изложения исторического материала, присущих восточночжоуским хроникам.
Это «Чуньцю» — известный конфуцианский канон, для которого вышеупомянутый terminus technicus стал именем собственным.
Согласно свидетельству Мэнцзы (гл. «Тэн Вэнь-гун»), создание этого памятника также было связано с нравственной проповедью и стремлением исправлять общественные пороки: «Были такие подданные, которые убивали своих правителей. Были также сыновья, которые убивали своих отцов. Кунцзы устрашился, создал Чуньцю. Чуньцю — это деяния сына Неба. По этой причине Кунцзы сказал: „Познать меня можно только через Чуньцю”».
По словам Мэнцзы и Сыма Цяня, Конфуций составил «Чуньцю» на основе различных «записей ши». Материал расположен в нем по годам правления луских царей, живших в период между 722 и 481 гг. до н.э. Внутри каждого годового комплекса записи распределяются по сезонам, иногда по месяцам и дням. Для собранных в «Чуньцю» хроникальных записей характерны крайняя лаконичность и нечеткость в описаниях, что, как полагают некоторые исследователи, отражает еще достаточную примитивность потребности в фиксации исторических событий. К тому же круг фиксируемых хронистом событий в «Чуньцю» весьма узок, а связь между ними чисто внешняя. Например, под 9-м годом правления луского Инь-гуна сказано: «На девятом году, весной, [чжоуский] ван по воле Неба послал Нань Цзи [в Лу], чтобы тот осведомился [о здоровье луского правителя]. В третьем месяце, в день гуйю шел сильный дождь, был гром с молниями. В день гэнчэнь был большой снегопад. Умер Се. Летом построили стену вокруг Лана. Осень, седьмой месяц. Зимой [луский] гун встретился с циским хоу в [местности] Фан».
То обстоятельство, что авторство «Чуньцю» с глубокой древности приписывали Конфуцию, поддерживало постоянный интерес к вопросу об истинном характере содержания памятника. На протяжении двух тысячелетий «Чуньцю» обросла необозримой ортодоксальной экзегетической литературой, создатели которой пытались истолковать ее хроникальные записи как зашифрованные моральные формулы.
Считалось, что «Чуньцю» состоит из двух частей:
Как китайские, так и некоторые западные ученые ищут доказательства таинственного «символизма» «Чуньцю» в фактической неполноте, отрывочности, терминологической непоследовательности и неточности ее записей.
В течение последних десятилетий проделана значительная работа по реабилитации «Чуньцю» как хроники. В составе «Цзочжуаня» сохранились фрагменты летописей разных царств, составленных, вероятно, в то же время.
Ко времени составления «Чуньцю» древнекитайские историографы обладали достаточно развитыми средствами описания событий. Сохранились фрагменты летописей разных царств. Представленные в них методы фиксации исторических событий отличаются от тех, которые характерны для «Чуньцю». В этих текстах намного шире круг записей, характеризующих событие, отбор их отличается определенной последовательностью, в них прослеживается стремление установить не только хронологическую, но и прагматическую связь явлений. Создается впечатление, что неполнота и несвязность исторического повествования в «Чуньцю» были результатом искусственного отбора и удаления всех материалов, составлявших их прагматический контекст.
Текст «Чуньцю», которым мы сейчас располагаем, производит впечатление не хроники, а скорее сборника тем для нормативно-морализаторского комментария. В период Чжаньго такой комментарий, известный под названием «Цзочжуань», т.е. «Комментарий Цзо [Цюмина]», был составлен. О лице, которому приписывают авторство этого памятника, известно чуть ли не одно лишь его имя. По словам Сыма Цяня, он был младшим современником Кунцзы. Сыма Цянь приводит следующие мотивы создания им комментария на «Чуньцю»: «Цзо Цюмин, благородный муж из царства Лу, испугался, что у учеников и последователей [ Кунцзы] основы [мировоззрения] станут несходными, что [каждый] будет следовать своим устремлениям, что исчезнет истинный смысл [ учения Кунцзы]. По этой причине он, следуя „Записям шм”, [собранным] Кунцзы… создал „Цзоши чуньцю” („Чуньцю господина Цзо”)». Общепризнанно, что за «Цзоши чуньцю» здесь скрывается то же сочинение, которое впоследствии стали именовать «Цзочжуанем». Это, однако, не означает, что весь памятник сложился сразу и в том виде, в каком он дошел до наших дней. Слова Сыма Цяня о характере содержания «Цзоши чуньцю» перекликаются с тем, что в «Цзочжуане» имеется обширный слой текстов, содержащих нормативно-морализаторские оценки событий в духе раннего конфуцианства.
«Цзочжуань» включает большое количество самостоятельных прозаических повествований, темой которых служат события, происходившие на территории всех крупнейших древнекитайских владений в период с 722 по 463 г. до н.э., а также летописных цитат того времени. Пока еще точно не установлено, когда эти элементы были слиты в единый текст. Задаваясь вопросом о времени составления «Цзочжуаня», нельзя обойти вниманием некоторые результаты изучения исторических реалий и проделанный лингвистами анализ грамматического строя памятника.
На их основе может быть установлен terminus ante quem non окончательного оформления повествовательных элементов «Цзочжуаня». Это конец IV в. до н.э.
Как и других авторов того времени, составителей «Цзочжуаня» в исторических событиях привлекало не столько человеческое деяние как таковое, сколько проявление в нем космических сил «божественной воли» или нравственного сознания.
Характернейшая особенность входящих в состав «Цзочжуаня» исторических рассказов, резко отделяющая присущий им способ описания событий от хроникальной манеры «Чуньцю», состоит в обильном использовании прямой речи. Появление такого литературного приема легко объяснимо. Наиболее подходящей формой для описания закономерностей отражения космической модели в делах Поднебесной и для характеристики выводимых из нее социально-этических ценностей и норм оказались речи, вкладывавшиеся в уста тех, кому историческая традиция приписывала высшее знание о доктрине.
Как правило, в «Цзочжуане» через речи открывается субъективный мир действующих лиц, в них они выражают свои намерения и побудительные причины своих поступков.
В исторических рассказах «Цзочжуаня» речи использовались в качестве важнейших элементов объяснения причин описываемых в них событий.
Каковы же истоки того пристрастия, которое историографы периода Чжаньго питали к прямой речи?
Очевидно, не последнюю роль здесь играла зависимость от традиций и приемов исторического фольклора. Но был более важный, на наш взгляд, исток, о котором рассказывают материалы древних эпиграфических и нарративных памятников. Мы имеем в виду то влияние, которое оказывали на историографов некоторые стилевые особенности ранней документальной прозы, а также высокая культура посольской, воинской и других типов устной речи. Как известно, приказы и установления первых чжоуских правителей, нанесенные на поверхность бронзовых ритуальных сосудов, составлялись придворными писцами в форме речей, обращенных к владельцу ритуального сосуда. Распространенность подобных документальных текстов, содержание которых, по-видимому, имитировало речи, произносившиеся во время торжественного вручения инвеституры и в других официальных случаях, указывает на то, что речь издревле считалась важнейшим элементом государственного ритуала и политической жизни. В связи с этим особый интерес представляют сообщения источников о том, что уже во времена первых чжоуских ванов существовал обычай записывать содержание устных выступлений.
В источниках периода Восточного Чжоу появляются уже вполне достоверные упоминания о практике письменной фиксации устных выступлений.
В нарративных текстах, сложившихся в V-III вв. до н.э., можно найти упоминания о том, как ученики записывали слова наставников, как придворные писцы записывали понравившиеся правителям высказывания советников.
Весьма важным моментом подготовки дипломатических акций было составление посольских речей. Эти сведения содержатся в следующем отрывке из «Комментария Цзо»: «[Одной из сторон] государственной деятельности Цзы Чаня был отбор и использование [людей], наделенных способностями… Фэн Цзяньцзы был способен принимать решения по поводу важнейших дел. Цзы Дашу был красив и образован. Гунсунь Хуй обладал способностью знать обо всем, что делалось в соседних владениях… кроме того, он был искусен в составлении речей и распоряжений. Би Чэнь… добивался успеха, когда не город, а открытое поле становилось ареной [осуществления] его замыслов. Когда в царстве Чжэн намеревались войти в какие-либо сношения с местными владельцами, Цзы Чань справлялся у Цзы Юя о том, что происходит в соседних царствах, и поручал ему составить речи и распоряжения. Би Чэня он посылал в колеснице в поле и повелевал ему поразмыслить, подходят или нет [эти речи и распоряжения для данного случая]. Сообщив об этом Фэн Цзяньцзы, он поручал ему [подготовить] окончательное решение. После этого [все] передавалось Цзы Дашу, обязанностью которого было дать ход [делу] и ответствовать гостю (т.е. послу из другого царства)».
Описываемые здесь специальная подготовка и обсуждение содержания речей, предварявшие произнесение их перед послами соседних государств, свидетельствуют о том, что речи имели действительно политическое значение, оказывая заметное влияние на события.
Произнесенные при официальных обстоятельствах, они приравнивались к важным государственным документам. Для тогдашних историографов речи, как и события, должны были в равной мере иметь значения фактов, с которыми необходимо считаться. Данные обстоятельства, очевидно, и породили у позднечжоуских авторов стремление собирать нанесенные на бамбуковые дощечки записи устных выступлений.
Литературная судьба речи мало зависела от «произнесенного» оригинала, ибо контуры ее, сохраненные первоначальной записью, заполнялись содержанием через несколько десятилетий, а может быть, и столетий после того, как была сделана эта запись. Такая обработка первоначальной записи могла быть произведена официальным историографом. Под его кистью запись оживала, заполнялась историческими уподоблениями, цитатами из «Шицзина», извлечениями из преданий, образцами народной мудрости и т.д. Аналогичная операция могла быть проделана и кем-либо из литературно образованных людей позднечжоуского Китая, не связанных с официальной историографической школой.
В результате были созданы комплексы самостоятельных исторических рассказов, в которых в ткань повествовательно-летописного изложения введены передаваемые прямой речью устные наставления, увещевания и советы, произнесенные «добродетельными» сановниками при разнообразных обстоятельствах и перед различной аудиторией. Собранные вместе, эти рассказы составили книгу под названием «Повествования о царствах» («Гоюй»). Упоминаемые в ней наиболее ранние исторические события относятся ко времени Западного Чжоу. Однако содержание основной массы исторических рассказов в «Гоюе» связано с более поздним периодом — VIII-V вв. до н.э. Текст памятника включает несколько разделов:
Цепь исторических рассказов каждого раздела часто скреплена лишь хронологической последовательностью.
Вопрос о датировке «Гоюя» не был еще предметом специального исследования. Время составления дошедшего до наших дней текста памятника может быть приблизительно определено на основании некоторых частных наблюдений IV-III вв. до н.э., но не раньше.
В общих чертах хронологические рамки «Гоюя» и «Цзочжуаня» совпадают. Поэтому в обоих памятниках весьма часто действуют одни и те же герои, упоминаются одни и те же события, приводятся одни и те же выступления. Видимо, последнее обстоятельство в свое время немало способствовало зарождению версии, приписывающей мифическому Цзо Цюмину авторские права и на «Цзо-чжуань», и на «Гоюй».
Сопоставление параллельных текстов «Гоюя» и «Цзочжуаня» показывает, что они восходили к какой-то единой версии, однако в дальнейшем были подвергнуты самостоятельной литературной обработке. Отсюда несходство многих исторических деталей и стилистические расхождения.
В отечественном востоковедении получила распространение модификация взгляда на «Повествования о царствах» как на источник «Цзочжуаня». В ее основе лежит утверждение, что первое сочинение является «памятником ораторского искусства», в котором воспроизведены подлинные речи того, кому их приписывает историческое предание.
Исследование параллельных материалов «Цзочжуаня» и «Гоюя» показывает, что характерные расхождения между ними исключают возможность использования «Гоюя» в качестве непосредственной основы для «Цзочжуаня».
В «Гоюе» и в «Цзочжуане» есть достаточное число других примеров, которые, как установили современные исследователи, настолько расходятся по содержанию, что возможность прямой зависимости между ними исключена.
Наши наблюдения, а также данные других исследователей приводят к выводу, что основное содержание речей, введенных в текст «Гоюя» и «Цзочжуаня», не представляет собой воспроизведения слов оратора. Разные версии одних и тех же речей, по-видимому, объясняются тем, что создатели обоих сочинений тенденциозно перерабатывали имеющийся в их распоряжении материал.
В самом содержании речей отчетливо проступают признаки их чисто литературного происхождения. Особенно явственным представляется вымышленный характер речей, содержащих предсказания. Категоричность и точность «предсказаний» в речах «Гоюя» указывают на то, что они несомненно были сделаны задним числом. К числу полностью вымышленных, без сомнения, относятся речи, произнесенные при обстоятельствах, исключающих присутствие третьих лиц, которые могли бы запомнить или записать их содержание. Сомнения в подлинности речей «Гоюя» подкрепляются наблюдениями комментаторов, обнаруживших в них неправдоподобные детали и анахронизмы. Следы тщательной литературной отделки и переделки обнаруживаются в таких особенностях речей «Гоюя», как использование многочисленных цитат из древних, часто утраченных сочинений. Все это свидетельствует о том, что здесь мы скорее имеем дело с письменным авторским творчеством, чем с записями устной традиции. Когда древнекитайские исторические тексты претендуют на воспроизведение речей правителей, государственных деятелей и военачальников, мы, очевидно, чаще всего имеем дело с «литературным вымыслом». Последний вывод не должен заслонять того, что часто целью этих текстов было воспроизведение конкретных исторических событий, а также того, что эти тексты могли сохранять тесную связь с деятельностью определенных исторических лиц.
«Цзочжуань» и «Гоюй» содержат синтез достижений восточночжоуской историографии. В них собрано лучшее, что было выработано официальными хронистами в области упорядочения и обработки исторических материалов, отражены успехи государственного красноречия.
К началу периода Чжаньго среди составителей исторических текстов появляется множество лиц, не связанных с официальным летописанием. Свидетельством перемещения их интересов являются сочинения типа чуньцю, построенные по тематическому принципу, в которых исторический материал был подчинен авторским суждениям о нем. К их числу относится утраченное сочинение чжаоского сановника Юя, содержание которого известно лишь по библиографическому описанию Сыма Цяня и оглавлению разделов: «Мера и соразмерность», «Название и обозначение», «Политика и замыслы».
Рядом с такими видами исторического повествования продолжала жить и официальная историография. Однако в результате бурных событий, имевших место в ходе объединения Китая под властью Цинь Шихуанди, полные тексты хроник «сражающихся царств» погибли. По приказу Цинь Шихуанди, применившего на деле опыт идеологической борьбы периода Чжаньго, у населения были изъяты и сожжены «Шицзин», «Шуцзин» и различные философские книги. Эта мера отвечала устремлениям «школы закона» и сторонников конфуцианства в толковании Сюньцзы. Эта кампания не имела в виду изъятия книг по медицине, фармакологии, сельскому хозяйству, не касалась она и сочинений по различным отраслям знаний, имевшихся у чиновников, например юриспруденции. Ярким примером тому является находка 1975 г. в г. Юньмыне пров. Хубэй, где в погребении циньского чиновника было обнаружено 600 бамбуковых дощечек с юридическими текстами.
Бронзовый сосуд с надписью, что повелитель Чжоу передает земли и людей своему сановнику Ши Ю. Ок. 1046-771 гг. до н.э.
Как уже говорилось выше, в XI-VIII вв. до н.э. обычным материалом для письма были бамбуковые планки, но они не сохранились. Только в надписях на ритуальных бронзовых сосудах дошли до нас подлинные тексты периода Западного Чжоу. В древности бронзовые сосуды различных типов и форм, предназначенные для жертвенной пищи и вина, были необходимейшей принадлежностью торжественного ритуала жертвоприношений предкам. Они необычайно высоко ценились, тщательно оберегались и в каждой семье передавались из поколения в поколение. Те, для кого отливались сосуды, стремились в надписях на них запечатлеть самые важные моменты своей военной или административной карьеры, чтобы сохранить их в памяти потомков.
Бронзовые сосуды употреблялись обычно в официальных и торжественных случаях, при заключении договоров, скреплявшихся клятвами, и т.д.
Большую ценность для историка представляют надписи, содержащие подлинные распоряжения и указы чжоуского вала, касающиеся административных назначений, различных наград, пожалований территорий и зависимых людей и даже сообщающие о разборе имущественных тяжб между его подданными. Такого рода тексты на западночжоуских сосудах служат основным источником сведений об организации государственной власти и структуре западночжоуского общества.
Объем надписей в отдельных случаях был достаточно велик. Например, надпись на Да Юй дине содержит 291 иероглиф, на Сяо Юй дине — около 400, на Саныии панъ — 350, на Маогун дине — 499 и т.д. Известно более 3 тыс. сосудов с надписями, относящихся к эпохе Чжоу. К сожалению, большинство их найдено при случайных обстоятельствах в разные периоды средневековья и нового времени.
Бронзовый сосуд с двумя рядами символов в центре, описывающих поколения семьи Вэй на одной половине, а на другой половине расположен список семи правителей Чжоу. Конец X в. до н.э.
Совершенно особое место занимают надписи на ритуальных сосудах, открытых китайскими археологами в ходе научно организованных раскопок. Здесь не требуется специальной сложной проверки для установления их аутентичности. Их датировка основывается на ряде независимых археологических критериев. Наличие в новонайденных текстах сведений, имеющих параллели в эпиграфических памятниках, оригиналы которых давно утрачены, служит надежным свидетельством подлинности последних.
Интересно, что четыре наиболее ранних из числа западночжоуских документов на бронзовых сосудах сохраняют еще некоторые внешние особенности шанских надписей и имеют датировочную формулу в конце текста, тогда как среди более поздних получает распространение новая форма, согласно которой дату помещали в начале текста. В дальнейшем эта особенность сохраняется на протяжении столетий, ее переносят в свои труды составители хроник.
Надписи часто содержат датировочные формулы, упоминающие месяц, период месяца и обозначенный циклическими знаками день изготовления сосуда, однако в них весьма редко бывает названо имя правителя и год его правления. В области их датировок сложились два подхода. Одни исследователи сопоставляли данные надписей с ханьским календарем как древнейшим из дошедших до нас. Поскольку западночжоуский календарь нам не известен, достоверность результатов этого подхода вызывает большие сомнения. Сторонники второго подхода исходят из содержания надписи, упоминания в ней исторических лиц, храмов, событий, местностей. В тех случаях, когда эти сведения удается уложить в исторический контекст, такой подход несомненно надежен. Хронологизация надписей, не содержащих данных для исторических отождествлений, возможна лишь на основе палеографического анализа.
Китайские ученые разных эпох неоднократно пытались дешифровать надписи бронзовых сосудов. Первые значительные успехи китайской эпиграфики в этой области связаны с именем Ван Говэя (1887-1927). В дальнейшем изучение написей на ритуальных сосудах привлекло внимание еще целого ряда крупных исследователей и постепенно превратилось в самостоятельную историко-филологическую дисциплину. Были выработаны объективные методы оценки подлинности сосудов, включающие стилистические, эпиграфические и технологические критерии. Важнейшим результатом изучения древнекитайской ритуальной утвари в 20-30-е годы XX столетия явилась ее общая хронологизация и выделение стабильных серий сосудов, датированных периодом Западного Чжоу. Наибольшая трудность, с которой столкнулись китайские эпиграфисты и археологи, была связана с внутренней периодизацией этих серий. Было необходимо создать методику, которая позволила бы связать сосуд и его надпись с определенным моментом в почти трехсотлетней истории Западного Чжоу.
При работе с надписями на ритуальных сосудах эпохи Чжоу, происходящих из старых собраний, возникают трудности с их датировкой. В течение последних десятилетий количество известных науке надписей росло главным образом за счет находок на западночжоуских городищах и в могильниках, раскопанных археологами.
Систематическое изучение надписей на ритуальных сосудах в качестве важнейшего источника для реконструкции различных сторон жизни западночжоуского общества, его государственного устройства и хронологии началось в 20-х годах прошлого столетия.
Благодаря трудам Го Можо, Чэнь Мэнцзя, Кайдзука Сигэки, Ито Митихару, Сиракавы Сидзуки, А. Масперо, Х.Г. Крила и др. западночжоускую историю в значительной мере удалось освободить от схематизаторских и дидактических наслоений, оставленных позднейшей конфуцианской наукой.
Однако в истории западночжоуского общества, вследствие узости источниковедческой базы, недостаточной изученности религиозно-политических представлений, отразившихся в надписях, а также нечеткости методов анализа важнейших социально-экономических терминов и понятий, остается еще очень много неясного и спорного.
Откуда на земле появились люди и животные, деревья и кустарники, травы и злаки? Когда стало светить солнце — яркое солнце, рассеивающее мрак, прогоняющее ночные страхи? Кто зажег в небе звезды и поместил месяц, чтобы он ночью заменял солнце? Как появились на земле люди и что ожидает человека после смерти?
Эти вопросы волновали людей в самые далекие времена, много тысяч лет тому назад. Задумывались над этим и древние египтяне, обитатели Нильской долины, края Та-Кемет — «Черной Земли», как они ее называли в противоположность «Красной Земле» — мертвой пустыне.
Жители Та-Кемет построили города, воздвигли роскошные дворцы и храмы. Один за другим плыли караваны груженых товарами кораблей. В городах трудились искусные ремесленники, создающие прекрасные творения. Тысячи рабочих строили изо дня в день громадные пирамиды, которым суждено было простоять века.
Египтянам казалось, что вся окружающая их природа и небесные светила, растения, горы — одушевлены. Все это живые существа, могущественные боги, обладающие безмерной властью, и от них зависят благополучие и жизнь людей.
Богов древние египтяне представляли себе в образе сказочных героев и грозных чудовищ, они наделяли их мощью и способностью помогать или вредить людям. Всех богов было великое множество, ведь за каждым явлением природы стоял бог или демон.
Наиболее ранним источником, из которого мы черпаем сведения о древнеегипетских мифах, в том числе и о космогонических, являются знаменитые «Тексты пирамид» — одно из древнейших в истории человечества собраний религиозных литературных памятников. Их открытие связано с именами двух выдающихся французских ученых — О. Мариетта и Г. Масперо, заслуги которых в египтологии огромны. Мариетт — выдающийся археолог, открывший в Саккара подземный некрополь с захоронением священных быков-аписов, основатель и первый директор египетской «Службы древностей», неутомимый исследователь памятников древнего искусства и культуры, создатель Египетского музея в Каире — первоначально полагал, что пирамиды «безмолвны», что внутри них нет и не может быть никаких надписей. Когда Мариетт доживал последние дни, ему принесли известие о том, что Масперо обнаружил надписи на внутренней стене пирамиды Пепи I в южном районе Саккара. Это была последняя радостная новость в жизни Мариетта — через несколько дней его не стало.
Между тем Масперо исследовал одну пирамиду за другой: надписи, высеченные в белом известняке и пропитанные зелено-голубой краской, оказывались всюду: в пирамидах
Вместе с немецким египтологом Г. Бругшем они снимали копии с текстов, зачастую с риском для жизни, ибо, за исключением хорошо сохранившейся пирамиды Унаса, все остальные были полуразрушены и тяжелые каменные глыбы могли в любую минуту упасть на смельчаков. Тем не менее к маю 1881 года все эти пирамиды удалось обследовать, а надписи — скопировать. Полностью они были опубликованы спустя тринадцать лет.
Но на этом открытия не кончились. Другой французский египтолог, Г. Жекье, открыл в 1925-1932 годах еще четыре пирамиды с текстами. Пирамиды эти принадлежали трем супругам царей VI династии и малоизвестному царю Иби, правившему в Первый переходный период. Таким образом, число известных нам «Текстов пирамид» возросло до девяти, но ученые полагают, что это еще далеко не все и что можно ждать новых открытий в этой области. Во всяком случае, в последние годы обнаружили еще около трех тысяч фрагментов, сохранившихся на обломках разрушенных пирамид, которые теперь подвергаются реставрации.
«Тексты пирамид» представляют собой собрание формул самого различного происхождения. Их главной целью было обеспечить умершему царю возрождение к вечной загробной жизни. Для этого составляли всевозможные религиозные, магические и мифологические тексты, которые могли оказаться нужными царю в вечной жизни; надписями покрывались внутренние стены коридоров и погребальных помещений пирамиды. Впервые это было сделано в конце V династии, в пирамиде Унаса, но большинство формул несомненно восходит к более древним источникам. Предполагают, что некоторые возникли уже в архаическую эпоху, то есть во время правления первых двух династий. Магические заклинания, значительно более примитивные по своему содержанию, безусловно древнее, чем гимны, которые являются, по мнению исследователей, самыми поздними в собрании. Многие речения этих текстов возникли предположительно в период между III и V династиями.
Другим обширным источником наших знаний о египетских религиозно-мифологических представлениях являются так называемые «Тексты саркофагов», записанные на внутренних стенках деревянных саркофагов в период между VIIIи XVII династиями. Мы находим там облеченные в форму диалогов сказания о происхождении и победах богов, а также комментарии к мифологическим событиям. Часть глав «Текстов саркофагов» заимствована из «Текстов пирамид», но в них также много нового по сравнению с первоисточником. Оба памятника содержат сведения не только о космогонических мифах древних египтян, но и множество данных, касающихся их представлений о загробной жизни и мифа об Осирисе. Эти разнообразные мифологические сюжеты были тесно связаны с заупокойным ритуалом: на них должен был «ссылаться» умерший, чтобы обеспечить себе благополучное посмертное существование.
Одним из важных источников, знакомящих нас с египетской мифологией и с космогоническими мифами в частности, являются надписи на стенах храмов, воздвигнутых в годы правления македонской династии Птолемеев. Если в эпоху Нового царства, особенно в его последний период, надписи в храмах часто увековечивали исторические события — рассказывали о военных победах царей, — то в изменившейся политической обстановке, когда Египет окончательно лишился независимости, их место заняли религиозные и мифологические тексты. Однако эти тексты записаны в таком виде, какой они приобрели после сотен и даже тысяч лет существования. Они — продукт эволюции верований и, несмотря на нарочито архаичную форму, представляют собой переработку, а не изложение древних мифов. В те годы были упорядочены древние, зачастую противоречивые сюжеты, они стали более поэтичными, им была придана драматическая форма. И они являются, в сущности, самым полным собранием египетских мифов.
В 1865 году коллекция египетских папирусов, хранившихся в Британском музее в Лондоне, пополнилась еще одним очень важным для египетской мифологии документом — так называемым «Папирусом Бремнер-Ринд». Этот папирус назван по имени Генри Александра Ринда, шотландского адвоката. Находясь в 1855 году в Египте, Г. Ринд увлекся памятниками старины, стал археологом- любителем и организовал свою археологическую экспедицию. Два года он занимался раскопками фиванских некрополей. Многие свои находки и приобретения он передавал музею в Эдинбурге и другим музеям Великобритании. С его именем связан ряд папирусов, самый знаменитый из которых — «Папирус Бремнер-Ринд», хранящийся в Британском музее под № 10188.
Его владельцем был жрец по имени Несмин, велевший написать его на двенадцатом году царствования Александра, сына Александра Македонского, то есть в 312 году до н. э. Это своего рода религиозно-мифологическая антология с текстами различных эпох. Она состоит из четырех частей.
Первая часть, озаглавленная «Песни Исиды и Нефтиды», содержит произведения, которые исполнялись во время мистерий в храме Осириса с 22-го по 26-е число месяца Хойак (по фиванскому календарю – 4 месяц). Вторая часть, под заглавием «Ритуал жертвоприношения Сокара», тоже составляла, вероятно, часть мистерий Осириса. Самая большая и вместе с тем самая интересная — третья часть, «Книга о победе над Апопом», где в историю борьбы бога Ра с его исконным врагом — змеем Апопом — вставлен монолог Ра, описывающий сотворение мира и всего, что в нем существует. В остальном же книга содержит различные заклинания, оберегавшие Ра от козней Апопа. Последняя, самая краткая часть — «Перечень имен Апопа, которые не должны существовать».
Этот памятник чрезвычайно интересен с точки зрения мифологии. Мы находим здесь тексты, связанные, с одной стороны, с мифом об Осирисе, а с другой — с циклом гелиопольских мифов, в том числе и космогонических. Единственным объяснением такой композиции является поздняя дата создания этого памятника, в котором автор просто записал различные, ранее существовавшие сказания о божественных деяниях.
Общей для всех космогонических концепций была идея о том, что сотворению мира предшествовал хаос воды, погруженной в вечную тьму. Начало выхода из хаоса связывалось с возникновением света, воплощением которого являлось солнце. Представление о водном просторе, из которого появляется поначалу небольшой холм, тесно связано с египетскими реалиями: оно почти в точности соответствует ежегодному разливу Нила, илистые воды которого покрывали всю долину, а затем, отступая, постепенно открывали землю, готовую к пахоте. В этом смысле акт сотворения мира как бы повторялся ежегодно.
Египетские мифы о начале мира не представляют собой единого, цельного рассказа. Часто одни и те же мифологические события изображены по-разному, и боги в них выступают в различном облике.
В Древнем Египте существовало три основных религиозных центра и каждый из них имел свои список наиболее почитаемых богов и свою космогонию (греч. κοσμογονία, от κόσμος — мир, Вселенная и греч. γονή — рождение) — учение о происхождении или о сотворении Вселенной.
Важную роль в Древнем Египте играл религиозный центр — священный город Иуну — Город Столбов (в этом городе в честь богов и фараонов египтяне воздвигли множество высоких четырехгранных столбов-обелисков). Греки дали этому городу свое название — Город Солнца — Гелиополь.
В городе Гелиополе рассказывали такую легенду о сотворении мира.
Не всегда цвела и благоухала Черная Земля. Давным-давно, много лет назад, на месте городов с их храмами и дворцами, шумными рынками и площадями, на месте орошаемых полей ничего не было. Именно — ничего. Не было даже земли. Повсюду простирались безбрежные воды — «великое озеро». Это не была нынешняя вода, а древняя, первозданная, вода бескрайнего и бездонного океана Нун.
Окаменевшие, холодные воды Нуна, казалось, навечно застыли в неподвижности. Не было ни воздуха, ни тепла, ни света: всюду царил мрак первозданный Хаос, и ничто не нарушало покоя.
Бог Атум-Ра
Бог Шу
Богиня Тефнут
Шли годы, проходили столетия, но еще не существовало времени, и не было никого, кто бы исчислил его. Долго, очень долго ничего не менялось в мире. Но вот однажды заколыхались древние воды, заплескались, и на поверхности их появился великий бог Атум-Ра.
— Я есть, я существую! — воскликнул он, и Хаос содрогнулся от громоподобного голоса, возвестившего начало жизни. — Я сотворю мир! Я сделаю это, ибо мое могущество велико — я сумел сам себя создать из вод океана! Нет у меня отца, нет матери; я первый бог во Вселенной, и я сотворю других богов!
А вокруг, как и прежде, все было объято непроглядным мраком и мертвенным безмолвием. В океане не было даже клочка твердой земли, на который могла бы ступить нога бога. Воспарил Атум-Ра над бездной, произнес заклинание, и вот среди волн и пенных брызг выросла первая суша — холм Бен-Бен.
Задумал в сердце своем Атум-Ра создать богов, представил он себе их образы… и выдохнул из своего рта первого бога Шу (Воздух) и выплюнул первую богиню Тефнут (Влага).
Но первые боги мгновенно потерялись в кромешной темноте, царящей вокруг.
Опечалился бог Атум-Ра. Может быть, Шу и Тефнут заблудились в океане, а может, и погибли в бездне.
В отчаянии Атум-Ра вырвал у себя глаз и повелел ему идти на розыски пропавших детей. Ярко светясь и словно солнце озаряя все вокруг, пошло божественное Око на поиски. Взамен этого глаза Атум-Ра сотворил себе новый.
Не скоро нашло Око потерявшихся во мраке детей и доставило их к отцу. Обрадовался Атум-Ра. И превратил он глаз свой в змею и поместил Солнечное Око себе на лоб. В честь этого с давних пор глаз-змей украшает короны богов и фараонов. Зовут этого змея Урей. Зорко смотрит Урей вдаль, и если замечает врагов, то уничтожает их лучами света, исходящими из его глаз.
Стали первые боги жить на холме Бен-Бен. И вот бог Шу женился на богине Тефнут. От этих двух богов, от соединения Воздуха и Влаги, родились Геб (Земля) и Нут (Небо), а они в свою очередь породили двух богов и двух богинь: Осириса, Сета, Исиду и Нефтиду.
Стало теперь богов всего девять. Так и возникла Великая Девятка богов — Эннеада, как ее называли греки.
Заплакал Атум-Ра от радости, видя творения рук своих, и оросил слезами землю. Возникли из слез люди и расселились по всему свету. И затем создал Атум-Ра многих других богов.
По другой легенде, первых людей вылепил из глины на гончарном круге бараноголовый бог Хнум. Его часто изображали на барельефах держащим перед собой станок с маленькой фигуркой человечка на гончарном круге.
Здесь же, в Гелиополе, существовало красивое предание о том, что бог Ра родился в облике прекрасного младенца из белого лотоса. Этот лотос вырос прямо из вод первозданного океана, бутон раскрылся, и Ра вылетел оттуда, неся миру долгожданный свет солнца. Первичный океан, Мрак и Хаос изображали в образе древнего старика Атума, в отличие от младенца-Солнца.
Так рассказывали о сотворении мира жрецы города Пуну. Город Пуну Гелиополь — был главным культовым центром солнечного бога Ра.
Однако в разных крупных городах были свои боги-покровители, и почитались они гораздо больше, чем в других городах Египта. Жрецы-служители таких богов стремились придать их культу как можно большее значение. В некоторых городах существовали свои версии возникновения мира и людей.
Бог Птах
В древнейшей столице Египта городе Хи-Ка-Пта («крепость души Пта»; По-гречески «Айгюп-тос». По-видимому, от этого названия произошло и современное название всей страны «Египет». Сам город Хи-Ка-Пта греки называли Мемфисом) творцом мира считался бог Пта (или Птах), покровитель ремесел и искусств. Птах создал себя сам, затем создал Атума, — а уже Атум сотворил мир, действуя «по воле Птаха». Птах наделил богов могуществом, «вдохнул в людей жизнь», дал людям законы и письменность, сообщил им магические заклинания, научил их поклоняться богам, орошать поля, строить дома, высекать статуи и многому другому.
Мемфис по влиянию соперничал с Гелиополем и местные жрецы-богословы включили в свой миф о сотворении мира многих богов, принадлежавших разным религиозным центрам, и подчинили их Пта как творцу всего.
В городе Шмуну или Гермополе, как его называли греки, учили по-другому. По красивой местной легенде, в первозданную тьму Хаоса влетела белая птица Великий Гоготун, и ее голос прорезал бесконечное безмолвие. Она снесла яйцо, которое раскололось, и оттуда излился свет и вышел воздух. Свет дал начало жизни на земле, а воздух разделил небо и землю.
Жрецы Гермополя утверждали, что их город стоит на самой древней земле. Именно на этом месте находился древний Остров пламени, на котором лежало первое яйцо, и скорлупа его зарыта в земле Гермополя. Здесь почитались и самые древние боги в Египте — боги первичного Хаоса. Богов было восемь, отсюда и название города Шмуну — город Восьми. Поэтому, считали местные жрецы, только Гермополю должна принадлежать ведущая роль во всей стране.
Самое замечательное — это то, что при таком обилии разных взглядов в Древнем Египте не было ни одного учения, вера в которое считалась бы обязательной и искусственно навязывалась. Люди, верящие и поклоняющиеся одному богу, не враждовали с теми, кто ставил выше других богов.
Месопотамия III тыс. до н.э.
Еще до появления шумеров в Месопотамии существовала загадочная культурная общность именуемая в литературе Убейдской культурой.
Но обычно древнейшим из упоминающихся цивилизованных народов Месопотамии, бесспорными создателями месопотамской письменности были шумеры, заселившие Нижнюю Месопотамии в начале IV тыс. до н.э. На исходе IV тыс. до н.э. в Месопотамию переселилась из Северной Аравии особая ветвь семитов – так называемые восточные семиты, получившие в науке название «аккадцы». Одна группа восточных семитов расселилась на севере территории, занятой шумерами (шумерское название этой области – Ки-Ури), а другая группа осела на Среднем Тигре. От первой группы восточных семитов, смешавшейся с шумерами и в конце концов ассимилировавшей их, происходит народ вавилонян, от второй – ассирийцы. Вавилонский и ассирийский языки – разные диалекты восточносемитского (аккадского) языка, на рубеже III-II тыс. до н.э. обособившиеся друг от друга.
В конце III тыс. до н.э. в Нижней Месопотамии возникла великая держава, охватившая всю Месопотамию. Ее столицей был город Аккад, находившийся в области Ки-Ури. В этот период впервые в официальных надписях стал употребляться наряду с шумерским языком и восточносемитский. В результате восточносемитский язык в Месопотамии начали называть аккадским, а современные ученые именуют аккадцами его носителей.
Вотивные фигурки (боги?) с храмовой площади Эшнунны. 2900-2600 гг. до н.э. Сделаны из алебастра, известняка, гипса.
Шумеро-аккадоязычное население Нижней Месопотамии (предки вавилонян) и аккадоязычное население Среднего Тигра (предки ассирийцев) осознавали себя как единый двуязычный суперэтнос. Люди этого суперэтноса имели даже общее самоназвание: и на шумерском, и на аккадском языке они определяли себя как «черноголовые» (по-шумерски – санг-нгига, по-аккадски – цалмат каккади). Этот суперэтнос современные ученые и называют «древними месопотамцами», «носителями месопотамской цивилизации». Общность «черноголовых» выделяла себя не по политическому критерию (они не так уж часто объединялись в границах одной державы), а по цивилизационному. Члены общин и родов, поддерживавших культ шумеро-аккадских божеств и считавших своим главным общинным покровителем одно из них, говорившие на шумерском и аккадском языках и использовавшие шумеро-аккадскую клинопись, относились к «черноголовым». Таким образом, общность «черноголовых» была этнокультурной общностью в современном понимании этого слова.
О том, какую важность придавали месопотамцы своей идентификации «черноголовых», независимо от каких бы то ни было политических границ, ярко свидетельствует пример знаменитых Законов Хаммурапи, правившего всей Месопотамией. Во вступлении к этим Законам Хаммурапи объявляет себя правителем и заступником «черноголовых», после чего перечисляет множество подвластных ему городов. Однако, как выяснилось, этот перечень включает далеко не все города, в действительности входившие в его империю, а только те, которые населяли шумеро-аккадцы, поддерживавшие культы шумеро-аккадских богов, указанных в этом перечне рядом с каждым названным в нем городом. Таким образом, внутри всего круга подвластных ему земель Хаммурапи выделяет шумеро-аккадский этно-ритуальный ареал и только его рассматривает как «свой», а прочие свои владения даже не упоминает.
Общность «черноголовых» прошла долгий исторический путь. На рубеже III-II тыс. до н. э. аккадцы полностью ассимилировали шумеров. Однако былое разделение «черноголовых» на аккадцев и шумеров, как и разделение самой Нижней Месопотамии на шумерский юг и аккадский север, не прошли бесследно. Шумерский язык остался для всех «черноголовых» «мертвым» языком учености и ритуала. Нижняя Месопотамия сохранила название «Шумер и Аккад», а потомки жителей шумерского юга Нижней Месопотамии рассматривались теперь как особый народ «приморцев» в составе общности «черноголовых».
Примерно в то же время, как уже говорилось, аккадоязычное население Нижней Месопотамии обособилось по диалекту от аккадоязычных жителей долины Среднего Тигра с центром в Ашшуре. Вскоре это обособление было закреплено политически:
В результате к середине II тыс. до н. э. сами «черноголовые» делили себя уже на три народа:
В следующие несколько веков приморцы полностью слились с вавилонянами, так что в I тыс. до н.э. речь шла уже просто об ассирийцах и вавилонянах. Последние следы былого этнотерриториального различия между шумерским югом и аккадским севером Нижней Месопотамии окончательно стерлись и забылись.
Карта Аккадской державы и III династии Ура.
Хотя «черноголовые» выделяли себя в общность не по политическому, а по этнокультурному признаку, позднее они все же выработали особую концепцию, которая оформила их уже сложившееся единство политически и территориально. Окончательно эта концепция сформировалась на исходе III тыс. до н.э. при царях III династии Ура. С этого времени считалось, что шумеро-аккадский ареал образует прочное территориальное единство – страну «Шумер-и-Аккад», которой сами боги предназначили существовать под одной властью, в качестве особого царства.
Отныне, если в Месопотамии наступала политическая раздробленность, это воспринималось как временное бедствие; считалось, что как только боги вернут свою милость стране, она вновь объединится. Войны между разными царствами раздробленной Месопотамии и смена политических центров страны теперь понимались не как обычное противоборство разных государств, а как переход единой государственности царства «Шумер-и-Аккад» от одной династии к другой. С XVIII в. до н.э. и до заката месопотамской цивилизации столицей царства «Шумер-и-Аккад» практически неизменно был Вавилон, поэтому, говоря о событиях середины II-I тыс. до н.э., многие авторы называют это царство Вавилонией.
С XIV в. до н.э. восприятие месопотамцами своей истории было осложнено тем, что на северном рубеже «Шумера-и-Аккада» (Вавилонии) появилась Ассирийская держава: город-государство Ашшур объединил под своей властью обширные территории Верхней Месопотамии, превратившись таким образом в столицу нового могучего царства. Ассирия определяла себя как особое, отдельное от «Шумера-и-Аккада» геополитическое целое, но желала объединения с ним под эгидой ассирийских царей.
Не прекращавшиеся в течение многих столетий ассиро-вавилонские войны, вызванные этими претензиями, не привели к сколько-нибудь прочным результатам и закончились лишь с гибелью Ассирии. За это время ассирийцы перепробовали множество способов удержать Вавилонию под своей властью – от прямой аннексии до создания особого автономного Вавилонского царства в составе Ассирийской державы (престол его обычно предоставлялся одному из ассирийских царевичей), но так и не смогли добиться покорности вавилонян. В конце концов Вавилония, восстав против Ассирии, уничтожила ее (кон. VII в. до н.э.) и некоторое время была единственным государством «черноголовых». В 539 г. до н.э. в результате персидского завоевания Месопотамия стала частью Персидской империи.
Этнокультурная общность «черноголовых», утратив свою независимую государственность, продолжала существовать еще несколько веков. Ее история завершилась арамейской ассимиляцией «черноголовых». Арамеи (древние «сирийцы», как их называли греки; не путать с современными сирийцами-арабами) – один из крупнейших семитских народов античного Востока, расселившийся в Месопотамии еще в начале I тыс. до н.э. С гибелью Ассирии значительная часть общности ассирийцев была уничтожена, а оставшаяся стала стремительно арамеизироваться. После персидской аннексии Вавилонии ее аккадо-язычное население также довольно быстро ассимилировалось арамеями, утратив свой былой язык, письменность и многие культурные ценности. Уже к концу I тыс. до н.э. лишь часть населения крупнейших городов говорила по-аккадски и совершала шумеро-аккадские ритуалы. Около рубежа эр и она арамеизировалась. Оба ее языка, шумерский и аккадский, а также ее письменность (клинопись) окончательно вышли из употребления. Так завершилась история народа «черноголовых» и цивилизации древней Месопотамии.
Особенностью климатических условий Древнего Египта было то, что разливы Нила, делающие землю плодородной, периодически сменялись засушливыми и неурожайными годами. В такое время продукты ценились гораздо больше, чем золото.
Согласно древним источникам, египетские правители в плодородные годы были обязаны создавать запасы продовольствия, которых хватило бы на несколько лет, однако довольно часто они пренебрегали своими обязанностями.
В Большом папирусе Харриса ест сведения о том, что продукты питания были не менее ценным приношением, чем драгоценные металлы, одежды, ароматные масла и благовония.
В ежедневный рацион богатых жителей входили мясные блюда, простые же египтяне питались ими только по праздникам. На стенах многих гробниц археологами были обнаружены изображения предназначенных на убой животных и сцены самих боен.
Некоторые фразы, характеризующие убойный скот, до настоящего времени не удалось перевести на более понятный язык (например, «бык — уста стада» или «бык ките»), а расшифровка отдельных названий лишь приблизительна (возможно, бык «хериса» являлся лучшим производителем потомства, но это не точно).
На бойне к делу приступали мясники в количестве 4-5 человек, которые набрасывались на животное и быстро его забивали. Приемы мясников остаются неизменными до настоящего времени.
В период Древнего царства большая часть мяса добывалась охотой на живущих в пустыне газелей, ориксов (сернобыков) и прочих представителей отряда парнокопытных. Особо искусные охотники старались приручить и одомашнить пойманных животных, однако это не всегда удавалось сделать. В дальнейшем данный вид животноводства практически полностью утратил свое значение.
Неизвестно, употребляли ли древние египтяне в пищу свинину, баранину или козлятину, но что их разводили в Верхнем и Нижнем Египте известно достоверно.
Разведением кур жители Египта стали заниматься лишь со II тыс. до н.э., однако птицеводство получило распространение гораздо раньше.
Фреска из гробницы Нахта в Долина царей, астронома, писца и священника при Тутмосе IV.
Особого внимания заслуживает такой продукт питания, как рыба. В разное время в некоторых египетских городах и номах запрещалось употреблять те или иные виды рыбы. Источники сообщают, что завоевавший Египет эфиопский царь, мусульманин по вероисповеданию, отказался пировать за одним столом с правителями Дельты и Юга, поскольку они не были обрезаны и питались нечистой пищей (рыбой), что являлось ужасным оскорблением для царского дворца. Только житель священного города жрецов Шмуна, не евший, согласно традиции, рыбу, был удостоен великой чести.
В рацион египтян входили и различные овощи, внесенные в годовой календарь Мединет-Абу под названием «ренпут». Особенно ценными продуктами были лук, порей и чеснок. По свидетельству «отца истории» Геродота, строители пирамиды Хеопса получили за свои труды редиса, лука и чеснока на 1600 серебряных талантов.
Однако ученым не удалось обнаружить никаких доказательств этому утверждению, хотя в Большом папирусе Харриса встречается иероглифическое изображение данных растений.
Связки чеснока были найдены в некоторых фиванских гробницах, что свидетельствует о щедрых дарах Рамсеса III. Арбузы, дыни и огурцы довольно часто фигурируют на жертвенных стелах рядом со связанными стеблями папируса. А горох, бобы и нут (турецкий горох, напоминавший по форме голову сокола) являются частыми находками в гробницах.
Известно, что на своих огородах египтяне выращивали салат-латук, растение бога плодородия Мина, итифаллическая статуя которого обычно возвышалась перед участком, засаженным латуком. Египтяне употребляли это растение в больших количествах, зная, что оно возвращает мужчинам половую силу, а женщинам — плодовитость. Ели латук обычно в сыром виде с солью и растительным маслом.
Сады Древнего Египта не отличались разнообразием плодовых культур. Груши, персики, миндаль и вишни появились здесь лишь после римского завоевания, а об апельсинах, лимонах и бананах древние египтяне не слышали вовсе.
Наиболее распространенными культурами были виноград, фиги, финики и сикомор (смоковница). Последнее растение выращивалось не только из-за вкусных плодов, но и из-за прочной древесины, являющейся превосходным материалом для изготовления гробов для мумий.
Гранатовые, оливковые и яблоневые деревья, завезенные кочевыми азиатскими племенами гиксосов, прижились в Египте и давали при соответствующем уходе хороший урожай. Оливковое масло, получаемое из мякоти оливок, использовалось не только как продукт питания, но и материал для освещения. До появления олив египтяне выращивали другие масличные культуры, преимущественно ореховое дерево «бак».
Хорошим лекарственным средством являлись орехи дум-пальмы и плоды ююбы (зизифы), а кокосовыми орехами питались лишь немногие избранные, поскольку их выращивание в Египте было затруднено неподходящими климатическими условиями. Бедные жители Египта лакомились сердцевиной стеблей папируса и корневищами некоторых водяных растений.
Молоко считалось особо ценным продуктом. Хранили его в пузатых глиняных сосудах с закупоренным горлышком, что препятствовало проникновению насекомых. В некоторых источниках встречается упоминание о таких молочных продуктах в рационе египтян, как сливки, масло, творог.
Для придания напитку или кушанью сладкого вкуса они использовали мед или плоды рожкового дерева. Сбором воска и меда диких пчел занимались специальные люди, отправлявшиеся за ними в далекие пустыни.
Эти люди, как и сборщики скипидарной смолы, пользовались милостью фараона, который оказывал им всяческую помощь.
Некоторые египтяне занимались разведением пчел на собственных садовых участках, используя в качестве ульев большие глиняные кувшины. Добываемый мед обычно шел не только на еду, но и на продажу. Хранили его в тщательно запечатанных каменных сосудах, что позволяло оставлять неизменными ценные свойства этого продукта.
О том, как проходили застолья древних египтян, сохранились очень скудные сведения. Предполагалось, что глава семьи, просыпавшийся раньше других домочадцев, завтракал один, сразу после умывания. Его завтрак, накрытый на небольшом столике, состоял из мяса, пирога, хлеба и пива.
Хозяйка дома завтракала во время расчесывания волос, или сразу после завершения туалета. В ее утренний рацион обязательно входили фрукты, возможно, какие-то сладости и чистая вода.
Дети питались отдельно от родителей. Их усаживали на циновке или подушках, разложенных прямо на полу.
Обеденный рацион предположительно состоял из мяса, птицы, или рыбы, хлеба, пирогов, овощей, фруктов и пива. Нельзя сказать, что мясо входило в число постоянно употребляемых продуктов питания. Даже в достаточно обеспеченных семьях мясные блюда подавались обычно только во время обеда или праздничных пиршеств. Бедные семьи чаще довольствовались молочными продуктами, овощами, фруктами и лепешками.
Рисунок с фрески в гробнице Эхнатона, с трапезой фараона и его семьи.
На стенах гробницы Телль-эль-Амарны изображен замечательный рисунок, передающий саму атмосферу застолья, происходящего более трех тысяч лет назад. Во главе стола сидит фараон Эхнатон (Аменхотеп IV, представитель XVIII династии), рядом с ним — супруга, царица-мать и маленькие царевны, восседающие на маленьких подушечках. Царь ест сочное мясо, а его жена — птицу. Вокруг стола располагается несколько небольших столиков с разнообразными яствами и туалетными принадлежностями.
Среди прочих предметов во время раскопок храмов, относящихся к эпохе Нового царства, было обнаружено множество посуды, предназначенной для приготовления и употребления супов, соусов, компотов, сладостей и молочных продуктов. Там же встречаются всевозможные тарелки, вилки, ложки и ножи. Можно предположить, что туалетные принадлежности (кувшин с водой и таз) были необходимы египтянам для мытья рук, как перед едой, так и после нее. Это объясняется тем, что птицу, пироги, сладости и некоторые другие блюда тогда ели руками.
Около четырех-пяти часов вечера у египтян был легкий ужин, после которого они возвращались к работе или готовились к вечерним развлечениям.
Оригинал статьи – «Что ели древние египтяне»
Народы Древнего Ирана создали оригинальную и высокоразвитую цивилизацию
Иран — страна древней и высокоразвитой цивилизации. Его обитатели еще в начале III тыс. до н.э. создали свою письменность и оригинальную культуру, которую затем и совершенствовали в течение многих тысячелетий.
Древнеиранские религии (зороастризм, зерванизм и манихейство) оказали значительное влияние на разработку философских воззрений античного мира и на возникновение эсхатологических учений в христианстве и исламе. Многие произведения древней и раннесредневековой иранской литературы были переведены на арабский, сирийский, армянский и другие языки, а затем — в эпоху Возрождения и позднее — дали сюжеты для литературных памятников Запада и Востока. Произведения искусства, созданные мастерами Древнего Ирана, прочно вошли в сокровищницу мировой культуры.
Исконным населением юго-западной части Ирана были эламиты, родственные, как полагают многие ученые, дравидийским племенам, жившим к востоку от них, в Белуджистане. В западных предгорьях Загроса и на территории северо-западного Ирана жили племена неиндоевропейского происхождения, в том числе хурриты, маннеи, луллубеи и др. На рубеже XII-XI вв. до н.э. на территории Западного Ирана стали селиться мидийские и персидские племена, которые впоследствии заняли все Иранское нагорье и ассимилировали автохтонное население.
В истории Древнего Ирана четко выделяются следующие этапы:
Юго-западную часть Ирана занимал Элам (совр. провинция Хузистан), где были благоприятные условия для быстрого развития производительных сил. Равнинная часть Элама (Сузиана) орошалась водами рек Карун и Керха, впадавших в древности в Персидский залив. Эта аллювиальная долина — одна из древнейших областей земледельческой культуры. Уже на рубеже IV-III тыс. до н.э. там выращивали обильные урожаи ячменя, эммера и фруктов. Тогда же здесь возникло и ремесло. Особенно значительного расцвета достигло гончарное дело. Горная часть Элама (совр. Бахтиарские горы) была богата строительным лесом и полезными ископаемыми (медь, свинец и др.). Основным занятием жителей горных районов было скотоводство.
В начале III тыс. до н.э. появились раннегосударственные объединения племен. Столицей одного из этих объединений стали Сузы, крупный город в долине Каруна и Керхи, расположенный на месте скрещения важнейших путей, соединявших Элам с Двуречьем, а также с Северным и Восточным Ираном. Кроме того, в Эламе существовали государства Аван, Аншан, Кимаш и Симаш.
Постепенно выработалась характерная система государственного управления, существовавшая с середины III до середины II тыс. до н.э. Наряду с верховным правителем, который носил титул суккалмах («великий посланец») и пребывал в Сузах, большую роль играл его заместитель, обычно младший брат и будущий преемник верховного правителя. Он назывался суккалом (посланцем) Симаша. На третьем месте в государственной иерархий стоял наместник области Сузиана, который был старшим сыном царя. Он занимал место суккала Симаша в случае смерти последнего. Более мелкими областями управляли лица местного происхождения, после кончины которых власть переходила к их племянникам (сыновьям сестер). Для царских семей Элама были характерны браки на сестрах и левират, когда после смерти царя его брат и преемник женился на вдове умершего и тем самым получал право на престол. Поэтому цари и наследники престола в Эламе издревле носили титул «сыновья сестры». Браки на сестрах продолжались в течение очень долгого времени, во всяком случае до середины VII в. до н.э.
Статуя царицы Напирасу. Сузы. XIII в. до н.э.
Хотя в течение всей истории Элама женщина сохраняла свое почетное положение, в системе государственного управления постепенно произошли большие изменения. Начиная с XIII в. до н. э. царский престол стали передавать по наследству по отцовской линии, от царя к его старшему сыну.
В III тыс. до н.э. основной формой экономической и социальной организации в Эламе являлись сельские общины, куда входили все свободные люди независимо от их родственных уз, коллективно владевшие землей и совместно обрабатывавшие ее. Эти общины управлялись старейшинами, выбранными народным собранием того или иного города или деревни. Народное собрание и избранные им должностные лица регулировали спорные вопросы, разбирали имущественные тяжбы и судили преступников.
Однако с начала II тыс. до н.э. стали интенсивно развиваться частные хозяйства с использованием рабского труда. Это приводило к имущественной дифференциации, к распаду сельских общин и разорению свободных общинников, которые лишались земли и орудий труда. Земля стала сосредоточиваться в руках отдельных экономически могущественных семей. На смену сельским общинам, которые к концу II тыс. до н.э. перестали существовать, пришли домашние общины. Производители, входившие в них, были связаны родственными узами. Домашние общины коллективно владели землей и сообща обрабатывали ее и затем делили доходы между собой.
С течением времени в домашние общины могли объединиться и люди, которые не были родственниками. Для этого надо было только заключить договор о «братстве» и передать свою землю в общинное пользование. Однако постепенно такие договоры стали применять для увеличения рабочей силы за счет малоземельных свободных, которые, вступив в общину, утрачивали свою собственность и принимали участие в обработке земли, получая за это часть урожая. Малоимущим приходилось прибегать к ссудам зерном или деньгами, отдавая в залог свои дома или сады. Кроме погашения ссуды кредитор требовал также уплаты процентов. Поэтому многие малоимущие оказывались в долговом рабстве. Постепенно процессы имущественной дифференциации привели к разложению домашней общины, распаду коллектива семей как единой хозяйственной ячейки, разделу общинного имущества между отдельными членами и даже к аренде и продаже земли.
Наряду с общинными, а позднее и частновладельческими хозяйствами в Эламе были также царские и храмовые хозяйства. Храмы были собственниками крупных земельных владений, занимались торговыми и ростовщическими операциями, давая в долг под проценты зерно, деньги и т. д. Часть храмовых земель сдавалась в аренду, остальные угодья обрабатывали храмовые рабы, а также общинники. Однако в I тыс. до н.э. в результате бесконечных войн и многократных вторжений чужеземцев на территорию Элама храмовые хозяйства оказались разоренными и перестали играть видную роль в экономической жизни страны.
По верованиям эламитов, законы были установлены богами, и нарушение их каралось богом Солнца Наххунте. В рассматриваемом нами обществе были не только религиозные законы, но также законы об усыновлении, разделе имущества, продаже земли и т. д. Для эламского права были характерны жестокие наказания преступников. Например, за ложную клятву отрезали руку и язык или топили в реке. Нередко нарушители контракта тоже приговаривались к смертной казни.
Политическая история Элама на всем своем протяжении была тесно связана с историей Месопотамии. Обе страны часто воевали друг с другом, заключали мирные договоры и имели оживленные торговые и культурные связи. В XXIV-XXIII вв. до н.э. Элам был включен в состав Аккадского государства. Большинство документов и надписей в Эламе в тот период составлялось на аккадском языке. В XXII-XXI вв. до н.э. при царях III династии Ура Элам оставался под господством Двуречья, но во второй половине XXI в. до н. э. добился независимости. При царе Кутир-Наххунте I (1730-1700 гг. до н.э.) эламиты вторглись в Двуречье и, как говорится в одной вавилонской надписи, на целое столетие «наложили руки на святилища Аккада и превратили Аккад в прах». До середины XIV в. до н.э. Элам сохранял свою независимость, но затем был надолго завоеван вавилонянами. Около 1180 г. до н.э. эламский царь Шутрук-Наххунте I изгнал вавилонское войско с территории Элама и, совершив победоносный поход в Вавилонию, разграбил ее города и увез оттуда в Сузы богатую добычу. Среди этой добычи находилась также стела с Законами Хаммурапи, которая в самом начале нашего столетия была раскопана в Сузах французскими археологами.
В 1159-1157 гг. до н.э. эламский царь Кутир-Наххунте III воевал с Вавилонией, где правил последний представитель касситской династии Энлиль-надин-аххе. Война окончилась полной победой эламитов, захвативших Вавилон, Сиппар, Ниппур и другие города Двуречья. Это было время расцвета Элама, и в самом Иране власть эламских царей простиралась от Персидского залива на юге до области нынешнего города Хамадан на севере.
В VIII в. до н.э., когда Вавилония боролась за свою независимость от Ассирии, Элам стал союзником вавилонян и оказался втянутым в бесконечные войны с ассирийцами. Сначала военная удача была на стороне Элама и его союзников. В 720 г. до н.э. эламиты в кровопролитной битве при Дере нанесли сокрушительное поражение ассирийцам. Но десять лет спустя ассирийский царь Саргон II вторгся в Элам и разгромил его войско.
В 692 г. до н.э. вавилоняне подняли новое восстание против Ассирии. Элам, верный своей традиционной политике, решил оказать помощь своим союзникам. Вокруг Элама объединились также все племена Загроса, включая персов. Была создана сильная армия, ядро которой составляли эламские и персидские колесничие, пехота и конница. Битва с ассирийцами произошла в местности Халуле на Тигре. Хотя эламиты одержали верх в ожесточенной схватке с ассирийцами, сами они оказались настолько обескровленными, что были не в состоянии перенести войну на территорию противника.
Когда в 652 г. до н.э. вавилонский царь Шамаш-шум-укин поднял восстание против Ассирии, эламиты снова выступили на стороне Вавилонии. Война окончилась десятилетие спустя полным поражением Элама и захватом Суз ассирийцами. Позднее, около 549 г. до н. э., Элам был захвачен персами и навсегда лишился своей независимости. Однако эламская цивилизация оказала огромное влияние на материальную и духовную культуру Древней Персии.
Эламиты создали самобытную культуру. В начале III тыс. до н.э. они изобрели пиктографическое (рисуночное) письмо. Возможно, что наличие письменности у живших рядом шумеров дало толчок к его возникновению, однако последнее является самостоятельным видом письма, которое принято называть протоэламским. На протяжении 400 лет оно употреблялось для записи документов хозяйственной отчетности, имело около 150 основных знаков, передававших целые понятия и слова. На глиняных табличках в виде рисунков изображались крупный рогатый скот, кувшины, вазы и т. д. Такие таблички найдены не только на собственно эламской территории (в Сузах, Аншане и др.), но и в Центральном Иране (в местности Сиалк) и на крайнем юго-востоке Ирана, в 300 км от Кермана, на Тепе-Яхья, что свидетельствует о широком распространении эламской культуры в начале III тыс. до н.э. Однако это письмо пока еще не расшифровано.
Во второй половине III тыс. до н.э. в Эламе было изобретено линейное слоговое письмо, которое возникло независимо от протоэламского. Знаками линейного письма, которые состояли из комбинаций различных геометрических линий, обозначалось не слово (логографическое письмо), а слог (силлабическое письмо). Такими знаками (а их насчитывалось около 80) можно было записать не только хозяйственные, но и политические или религиозные тексты. Материалом для письма служили камень, глина и металл. Однако линейное письмо недолго находилось в употреблении в большинстве областей Элама, и основные тексты, записанные им, относятся к XXIII в. до н.э.
С конца III тыс. до н.э. эламиты прибегали к шумеро-аккадской клинописи, ею они пользовались до середины V в. до н. э. В первой половине II тыс. до н.э. для составления деловых документов, а также для записи литературных текстов они обычно пользовались аккадским языком. Со второй половины II тыс. до н.э. начинает появляться значительное количество клинописных текстов на эламском языке.
Хотя эламская религия была связана с религией Двуречья, но в существенных чертах она весьма своеобразна. Религиозным центром страны служили Сузы. Первоначально во главе эламского пантеона стояла Пинекир, «великая богиня», считавшаяся матерью богов, что свидетельствует о сильном влиянии пережитков матриархального права в эламском обществе. Большое значение имел также культ Иншушинака, покровителя Суз, а позднее и бога преисподней. К середине II тыс. до н. э. главенствующее положение в эламском пантеоне занял бог Хумбан. Бог Солнца Наххунте считался создателем дня. В одном тексте XXIII в. до н.э. приводятся имена 37 эламских божеств. Многие из них почитались эламитами по крайней мере до середины V в. до н.э.
Еще в IV тыс. до н.э. эламиты создали оригинальное искусство. Эламские сосуды украшены геометрическими узорами и геометризованными изображениями птиц, животных и людей. Искусство III тыс. до н.э. наиболее ярко отразилось в печатях, на которых изображены грифоны, крылатые львы и демоны. На каменных сосудах — изображения крупного рогатого скота, птиц и зверей.
Bo II тыс. до н.э. вавилонское изобразительное искусство оказало значительное влияние на эламское. Статуи упомянутого периода изготовлены в традициях круглой скульптуры Вавилонии. Шедевром эламского искусства является бронзовая статуя царицы Напирасу (XIII в. до н. э.), которая весит 1800 кг и выполнена с большим мастерством.
Большая золотая чаша. Хасанлу. XIII-XII вв. до н.э.
Самый крупный памятник эламской архитектуры — это зиккурат (культовая башня), построенный непосредственно в Дур-Унташ (ныне Чога-Замбил), в 30 км от Суз, при царе Унташ-Напирише в XIII в. до н.э. От р. Карун в город для снабжения водой был проведен канал длиной 50 км. У входа в зиккурат стояли скульптурные изображения львов, быков, грифов, статуи богов и царей, изваянные из золота и серебра. Длина сторон нижнего этажа зиккурата равнялась 105 м. Зиккурат имел семь ворот и был четырехэтажным. Общая высота строения составляла 42 м. На его сооружение были израсходованы миллионы кирпичей и сотни тысяч камней. В руинах зиккурата французские археологи, проводившие там планомерные раскопки, нашли много посвятительных сосудов из металла, мрамора и стекла, а также сотни царских надписей. Город Дур-Унташ был разрушен в VII в. до н. э. мощным нашествием ассирийского войска, вторгшегося в Элам.
Мидийцы и персы составляли часть огромного мира иранских племен, простиравшегося от Северного Причерноморья до территории современного Афганистана. Эти племена говорили на различных диалектах иранских языков. Многие из них занимались кочевым скотоводством.
До недавнего прошлого большинство ученых полагало, что прародина иранцев находилась в Средней Азии и прилегающих к ней районах и оттуда в IX-VIII вв. до н.э. часть иранских племен направилась на Иранское плато. Но в настоящее время многие специалисты склонны считать, что иранские племена направились на плато из южнорусских степей через Кавказ. Например, по мнению В. И. Абаева, по меньшей мере с начала II тыс. до н.э. иранские племена находились на юге России, а позднее часть их направилась оттуда через Кавказ и вдоль северного побережья Каспийского моря соответственно в Иран и в Среднюю Азию, в то время как скифы, также являвшиеся иранцами, остались в Южной России. Имеются, правда, и иные гипотезы, другие научные концепции.
Во всяком случае можно говорить о том, что мидийцы и персы появились на плато уже в начале I тыс. до н. э. В IX-VIII вв. во многих районах Ирана местное неираноязычное население еще оставалось преобладающим в политическом отношении, но начиная со второй половины VIII в. иранцы уже составляли большинство в различных областях Западного Ирана, в том числе и на территории будущего Мидийского царства, и к западу от него. Когда мидийцы и персы пришли в эти районы, у них уже были развитые культурные и социально-экономические традиции и институты, они занимались как скотоводством и коневодством, так и земледелием, были хорошо знакомы с обработкой металлов. В военных походах пользовались колесницей. Царство мидийцев, как позднее и государство персов, возникло в области, где преобладал иранский этнический элемент, возникло именно на основе предшествующего развития иранских племен, их социально-экономических отношений и культурных традиций.
Древнейшая история иранцев очень скупо отражена в письменных источниках. Как видно из ассирийских текстов, мидийцы в начале I тыс. до н. э. осели в северозападном Иране. В IX в. до н.э. на этой территории начинался переход от первобытнообщинных отношений к классовым и там существовали десятки мелких княжеств, которые объединяли как мидийцев, так и автохтонное население.
Персы также впервые упоминаются в ассирийских источниках IX в. до н. э. В надписи ассирийского царя Салманасара III, составленной около 843 г. до н.э., говорится об области Парсуа. В 834 г. до н.э. ассирийцы получили подать с 27 «царей» этой области. По всей вероятности, она была расположена в горах Центрального Загроса. Персы тогда еще не были объединены и находились под предводительством своих многочисленных вождей, которые были независимы друг от друга. В конце VIII в. до н. э. в ассирийских текстах упоминается страна Парсумаш, расположенная восточнее нынешнего города Сулеймание, т. е. к северо-западу от Элама. По-видимому, около 800 г. до н.э. персы отделились от родственных им мидийских племен и постепенно двинулись на юго-восток. В 714 г. до н.э. они упоминаются как подданные ассирийского царя Саргона II. С течением времени они заняли исконную эламскую территорию на югозападе Ирана, которая по имени новых пришельцев получила название Парса. Территория эта примерно совпадала с современной иранской провинцией Фарс. Последнее название является арабизированной формой от Парса, обозначавшей как страну и народ персов, так и столицу их Персеполь.
До начала 40-х годов VII в. до н.э. персы находились в зависимости от эламских царей и затем на короткое время стали данниками ассирийцев. По-видимому, уже в то время персы составляли племенной союз, который возглавлялся вождями из рода Ахеменидов. Основателем династии традиция считала Ахемена. Около 675-650 гг. до н.э. союз персидских племен возглавлял Чишпиш, которого поздняя традиция считала сыном Ахемена. После Чишпиша царская власть перешла к его сыну Киру I, который был правителем области Парсумаш и около 646 г. до н.э. послал собственного сына в качестве заложника в Ниневию, столицу Ассирии.
Необходимость оказать сопротивление грабительским нашествиям ассирийцев ускорила процесс объединения мелких мидийских княжеств в единое государство. В 672 г. до н.э. мидийцы, поддержанные киммерийцами и скифами, вторгшимися из Северного Причерноморья в Переднюю Азию в последние десятилетия VIII и в начале VII в. до н.э., подняли восстание против Ассирии. Но вскоре ассирийцам удалось добиться, чтобы скифы отпали от восставших. Мидийцы продолжали борьбу и смогли добиться независимости. Они сумели создать свое государство, которое к середине VII в. до н.э. наряду с Ассирией, Эламом и Урарту стало крупным царством. В 653 г. до н.э. мидийцы предприняли поход против Ассирии. Но в это время скифы, союзники Ассирии, напали на мидийцев. Последние потерпели поражение, не выдержав борьбы на два фронта. В 653-624 гг. до н.э. в Мидии господствовали скифы.
В 624 г. до н. э. мидийский царь Киаксар нанес поражение скифам и окончательно объединил все иранские племена в единое государство со столицей в Экбатанах (ныне Хамадан). Вскоре Киаксар создал боеспособную регулярную армию, реорганизовав ее по родам оружия (копьеносцы, лучники и конница) вместо прежнего ополчения по племенному принципу.
Теперь мидийцы обратились против Ассирии, которая к тому времени уже более десяти лет воевала с Вавилонией. В 614 г. до н.э. мидийцы во главе с Киаксаром захватили Ашшур, древнюю столицу Ассирии. В августе 612 г. до н.э. мидийцы и вавилоняне ворвались в Ниневию. В результате разгрома Ассирийской державы мидийцы захватили восточную часть Малой Азии и коренную территорию Ассирии.
Киаксар, которого древнегреческий трагик Эсхил назвал «основателем владычества над Азией», стал расширять границы своего государства за счет южных и восточных соседей. Один из первых его ударов обрушился на Персию, которая была завоевана около 624 г. до н.э. Киаксару удалось захватить также Парфию и Гирканию, расположенные к востоку от Каспийского моря, а кроме того, Армению. Около 590 г. до н.э. Киаксар присоединил к Мидии Манну — крупное государство к западу от Мидии. Тогда же мидийцы подчинили своей власти и Урарту.
Но уже в 553 г. до н.э. мидийцы сталкиваются с персами, до того находившихся в вассальной зависимости от них.
В VII и первой половине VI в. до н.э. Мидия была центром иранской материальной и духовной культуры, которую затем заимствовали и развили персы. В трудах Геродота и Полибия сохранилось описание царского дворца в Экбатанах. Дворец был окружен семью крепостными стенами. При этом одна стена возвышалась над другой на высоту бастиона, а сами бастионы были окрашены в различные цвета. Два бастиона, примыкавшие к дворцу, были соответственно посеребрены и позолочены. Внутри этих стен находились сам дворец и сокровищница. Дворец имел в окружности более одного километра. Потолки и портики дворцовых покоев были сделаны из кедра, обшитого золотом и серебром. Раскопки археологических памятников Мидии начались всего несколько десятилетий назад. Поэтому исследователям еще предстоит открыть иранскую дворцовую архитектуру и памятники монументального искусства. За последние 30 лет на территории Мидии велись интенсивные археологические работы. Обнаруженные в ходе их памятники относятся к эпохе железного века и датируются временем между 1300-600 гг. до н.э. Особо следует отметить «луристанские бронзы» — вотивные и бытовые предметы, оружие, детали конской сбруи, изображающие реальных и фантастических животных. Часть предметов относятся к рубежу II и I тыс. до н.э.
В 1947 г. местные жители нашли у высокого холма в 42 км к востоку от г. Саккыз большой клад. Среди найденных сокровищ выделяются золотое нагрудное украшение, которое, по всей вероятности, носил царь, обломок золотой царской диадемы, массивная золотая часть ножен меча, серебряные и золотые детали конской сбруи и керамические сосуды. Для украшения этих предметов чаще всего использовались изображения оленя, грифа, зайца и барана. Позднее археологи установили, что на месте клада в VIII-VII вв. до н.э. была расположена крепость. Надо полагать, что к тому же времени относятся и упомянутые вещи из Саккыза.
С 1951 г. велось исследование холма Хасанлу в северо-западном Иране. Этот холм высотой 25 м скрывал, в частности, памятники мидийской эпохи. Было раскопано укрепленное здание (по-видимому, дворец), окруженное стеной с двенадцатью башнями, интервалы между которыми составляют около 10 м. К зданию вел портик длиной 4,5 м. За портиком следовал «зал аудиенций» с четырьмя рядами колонн. Здание это погибло в огне в конце IX в. до н.э. во время набега урартского войска.
В 1961-1962 гг. был раскопан могильник Марлик в области Гилян. Этот памятник содержал 53 погребения с богатым инвентарем. Особый интерес представляют найденные в нем золотая фигурка человека в церемониальной одежде, мужская и женская керамические фигуры обезьяно-людей, золотые и серебряные сосуды с изображениями различных, в том числе и фантастических, животных.
Большой интерес представляет памятник мидийской эпохи, получивший название Нуш-и-Джантепе. Он расположен в 70 км к югу от Хамадана. В 750-600 гг. до н.э. там была мидийская крепость с культовыми и административными зданиями и жилыми покоями для правителей и их вельмож. Помещения крепости, сооруженные из сырцового кирпича, сохранились на высоту до 8 м. На территории крепости находились также зал для аудиенций и два храма огня. Все эти здания были обнесены круглой кирпичной стеной с башнями.
В 558 г. до н.э. царем персидских племен стал Кир II. Центр Персидского государства был расположен вокруг г. Пасаргады, интенсивное строительство которого относится еще к началу царствования Кира.
Когда Кир II стал царем Персии, на всем Ближнем Востоке оставалось четыре крупных державы: Мидия, Лидия, Вавилония и Египет. В 553 г. до н.э. Кир поднял восстание против Астиага, царя Мидии, в вассальной зависимости от которого находились персы. Война длилась три года и окончилась в 550 г. до н.э. полной победой персов. Экбатаны, столица бывшей Мидийской державы, стали одной из царских резиденций Кира. Покорив Мидию, Кир формально сохранил Мидийское царство и принял официальные титулы индийских царей: «великий царь, царь царей, царь стран».
Фигурный сосуд. Обнаженный плакальщик с сосудом для возлияния. Курдистан. VIII-VII вв. до н.э.
Начиная со времени захвата Мидии Персия, до того малоизвестная периферийная область, выступает на широкую арену мировой истории, чтобы в течение следующих двух столетий играть в ней ведущую в политическом отношении роль. В 549-548 гг. до н.э. персы подчинили своей власти страны, входившие в состав бывшей Мидийской державы, а именно Парфию, Гирканию и, вероятно, Армению. В конце октября 547 г. до н.э. у р. Галис произошла кровопролитная битва между персами и лидийцами, окончившаяся безрезультатно. Ни одна из сторон не рискнула вступить в новый бой, царь Лидии Крез отступил в свою столицу Сарды. Следующая битва произошла у стен этого города. Под напором превосходящих сил противника лидийцам пришлось бежать в Сарды, где они были осаждены. Осада длилась всего четырнадцать дней. В мае 547 г. до н.э. город был взят персами, и Лидийское царство перестало существовать. После этого настала очередь и греческим государствам Малой Азии признать власть Кира.
Между 545 и 539 гг. до н.э. Кир покорил восточноиранские (ныне восточные провинции Ирана и некоторые районы Афганистана и Индии) и среднеазиатские области Дрангиану, Маргиану, Хорезм, Согдиану, Бактрию, Арейю, Гедросию, племена саков, Саттагидию, Арахосию и Гандхару. Осенью 539 г. до н.э. персы захватили Вавилонию. После этого все западные страны до границ Египта (Сирия, Палестина и Финикия) добровольно подчинились Киру. Затем Кир решил обезопасить северо-восточные границы своего государства от вторжения кочевых племен массагетов в Средней Азии. Эти набеги наносили значительный ущерб областям с оседлым населением, которые входили в состав Ахеменидской державы. Во время битвы на восточной стороне Амударьи в начале августа 530 г. до н.э. персидская армия потерпела полное поражение, а сам Кир погиб.
В том же году царем Ахеменидской державы стал Камбиз, старший сын Кира. В мае 525 г. до н.э. персы разгромили египетскую армию и захватили Египет. В марте 522 г. до н.э. Камбиз умер, и в конце того же года царский престол в Персии захватил Дарий I. Начало его правления было ознаменовано многочисленными восстаниями народов Ахеменидской державы. Против Дария подняли мятежи Персия, Мидия, Элам, Маргиана, Парфия, Саттагидия, сакские племена Средней Азии, Вавилония и Египет. Эти восстания были подавлены через год с небольшим в результате кровопролитных битв.
Восстановив империю Кира и Камбиза в ее прежних границах, Дарий в 519 г. до н.э. возглавил поход против сакского племени тиграхауда, жившего в Средней Азии, и покорил его. Затем между 519-512 гг. до н.э. персы захватили Фракию, Македонию и северо-западную часть Индии. К концу VI в. до н.э. границы Ахеменидской державы простирались от р. Инд на востоке до Эгейского моря на западе, от Армении на севере до первого нильского порога на юге. Таким образом возникла первая в истории мировая держава, объединившая под властью персидских царей из династии Ахеменидов десятки стран и народов. Социально-экономические институты и культурные традиции, сложившиеся в ахеменидский период, сыграли большую роль в мировой истории и сохранялись в течение многих столетий, обслуживая государства Александра Македонского, Селевкидов, парфян, Сасанидов.
Фигурка лани. Золото. Ахеменидский период. VI в. до н.э.
Вскоре на политическом горизонте появился опасный противник. Весной 334 г. до н.э. Александр Македонский выступил в поход против Персии. Его армия состояла из 30 тыс. пехотинцев и 5-тысячной конницы. Ядром войска были тяжеловооруженная македонская пехота и конница. Кроме того, в нем были греческие пехотинцы, критские лучники и фессалийская конница. Войско сопровождало 160 боевых кораблей. Для штурма городов везли осадные машины.
Первое столкновение произошло летом 334 г. до н.э. на Геллеспонте при р. Гранике. Победителем вышел Александр. После этого он захватил греческие города в Малой Азии и двинулся вглубь страны. Летом 333 г. македоняне устремились в Сирию, где были сосредоточены основные силы персов. В ноябре того же года произошла новая битва при Иссе, на границе Киликии с Сирией. Пока шли ожесточенные сражения, персидский царь Дарий III потерял самообладание и, не ожидая их исхода, бежал, бросив свою семью, которая попала в плен. Битва окончилась полным триумфом Александра, и теперь для него был открыт путь в Сирию и на финикийское побережье. С захватом Финикии македонянами персидский флот лишился своего главенствующего положения на море, поскольку он состоял в основном из финикийских кораблей.
Осенью 332 г. до н.э. Александр захватил Египет, а потом вернулся в Сирию и направился к местности Гавгамелы, недалеко от Арбелы, где находился персидский царь со своим войском. 1 октября 331 г. до н.э. произошла битва. Решающая схватка завязалась в центре, где Александр вместе со своей конницей врезался в середину персидского войска. Персы ввели в бой колесницы и слонов, но Дарий III, как и при Иссе, преждевременно счел продолжавшуюся битву проигранной и трусливо скрылся. Александр одержал бесспорную победу и захватил Вавилонию, а в феврале 330 г. до н.э. македоняне вступили в Сузы. Потом в руки македонского войска попали города Персеполь и Пасаргады, династийные столицы персидских царей, где хранились их главные сокровищницы. Дарий III со своими приближенными бежал в Восточный Иран, где вскоре пал от руки наместника Бактрии Бесса, стремившегося захватить престол. Но в 329 г. до н.э. Бактрия также была покорена македонской армией, и Ахеменидская держава погибла.
По своему социально-экономическому укладу и традициям империя персидских царей отличалась большим разнообразием. В нее входили области Малой Азии, Элам, Вавилония, Сирия, Финикия и Египет, которые задолго до возникновения государства персидских племен имели свои развитые цивилизации и социальные институты. Наряду с этими экономически передовыми странами персы покорили также массагетские и другие племена, которые находились на стадии разложения родового строя, занимались собирательством и жили групповым браком.
Для создания эффективного аппарата управления столь разнородными областями около 519 г. до н.э. Дарий I приступил к осуществлению своих знаменитых административно-финансовых реформ. Государство было разделено им на двадцать административно-податных округов, которые назывались сатрапиями. Во главе их стояли сатрапы. Этот титул существовал еще при Кире II и Камбизе, но тогда гражданские и военные функции были объединены в руках одного и того же лица, каковым и являлся сатрап. Дарий же ограничил власть сатрапов, установив четкое разделение функций между ними и военачальниками. Теперь сатрапы превратились в гражданских наместников. Они стояли во главе администрации своей области, осуществляли там судебную власть, следили за хозяйственной жизнью, поступлением податей и выполнением повинностей. Армия была в ведении военачальников, независимых от сатрапов и подчиненных непосредственно царю. Однако после смерти Дария I правило о четком разделении военных и гражданских функций строго не соблюдалось.
Гривна с головами львиц. Золото. VI-V вв. до н.э.
В состав обширных сатрапий могли входить и страны, которые пользовались автономией во внутренних делах. Это относится к отдаленным провинциям, в повседневную жизнь которых персидская администрация вмешивалась редко, осуществляя управление ими с помощью местных правителей и ограничиваясь получением податей. Такие племена, как арабы, колхи, эфиопы, саки и др., управлялись своими племенными вождями.
В связи с осуществлением новых реформ был создан большой центральный аппарат во главе с царской канцелярией. Центральное государственное управление находилось в Сузах — административной столице Ахеменидской державы. Царский двор осень и зиму проводил в Вавилоне, лето — в Экбатанах, весну — в Сузах, а время больших праздников — в Пасаргадах и Персеполе.
Официальным языком Ахеменидской державы был арамейский, который применялся для общения между государственными канцеляриями всего государства. Из центра в Сузах во все концы державы рассылались официальные документы на этом языке. Получив документы на местах, писцы, которые знали два или несколько языков, переводили их на родной язык наместников областей. Кроме общего для всей империи арамейского языка в различных странах официальные документы писали и на местных языках, и, таким образом, делопроизводство велось на двух и более языках.
Для управления сатрапиями была налажена регулярная почтовая служба. На крупных дорогах существовали специальные пункты с постоялыми дворами, которые были расположены на расстоянии дневного перехода и охранялись государством. На особенно важных из них находились сторожевые укрепления с охраной. От Сард до Суз, например (путь этот составлял около 2470 км), было 111 станций. Сменяя лошадей и гонцов, за день можно было преодолеть до 300 км, и все расстояние от Сард до Суз проезжали обычно за неделю.
Гривна с головами львиц. Золото, бирюза. X в. до н.э.
Клинописные документы из Персеполя, составленные на рубеже VI и V вв. до н.э., содержат обильную информацию о доставке государственной почты в различные области Ахеменидской державы, от Египта до Индии. Сохранились, в частности, письма служебного характера и донесения высокопоставленных чиновников друг другу. Донесения, адресованные царю, обычно отправляли в Сузы и, по всей вероятности, в большинстве случаев фактически были предназначены для царской канцелярии. Из Суз с распоряжениями царя гонцов посылали чуть ли не во все сатрапии. Естественно, что для регулярной доставки государственных распоряжений необходимо было располагать значительным штатом профессиональных гонцов, которые находились на постоянном государственном довольствии. На промежуточных пунктах имелись царские склады, откуда отпускали продовольствие для гонцов и других чиновников, отправленных с поручениями в дальний путь. Для сообщения срочных вестей применялась также сигнализация огнем.
Однако в древности почтовая служба существовала лишь для государственных нужд. Частные письма посылались либо с оказией, либо через гонцов или агентов, состоявших на службе у частных лиц. Много частных писем сохранилось из Вавилонской сатрапии Ахеменидской державы. Поскольку они дают представление о повседневной жизни, приведем некоторые из них.
Например, сестра пишет своему брату: «Привет моему брату. Будешь ли ты хорошо обращаться с моими детьми, когда я умру? Выкупишь ли ты их из долговой тюрьмы, если они попадут туда? При моей жизни ты был жесток со мною. Подними голову и скажи правду, глядя на солнце: не растила ли я тебя, как если бы ты был моим собственным сыном? Или я должна сама прийти к тебе и сказать все это прямо тебе в глаза? Почему, когда наш брат Римут заболел, ты не отправил его ко мне?.. Пришли мне ячмень и финики, ибо у меня ничего нет. Пусть это письмо смягчит твое сердце, и боги сделают твое сердце милосердным».
Другой человек пишет своей сестре: «Это ужасно! Почему нет никаких известий ни от кого из вас? Мое сердце радуется, узнав, что ты беременна. Вести, которые доходят до меня, неутешительны. Пошли мне одну мину серебра и тунику с кем-нибудь, кто направляется сюда…»
Следующее письмо полно тревоги за судьбу друга: «Бел-эпуш, который находится с вами, дорог мне, как брат. Вы должны заставить замолчать всякого, кто своими рассказами порочит его. Во всех отношениях мы с ним как братья. Я пишу это, будучи в большом беспокойстве. Сделайте мне одолжение и срочно пришлите ответ на это письмо».
Некий Римут-Набу пишет своим родственникам: «В течение двух лет я не видел вашей сестры, но в тот же день, когда увидел, взял ее к себе. Два года Набу-кишар требует ее, говоря: «Она — рабыня, которая принадлежит мне». Вы слишком боитесь наместника и поэтому не решаетесь пожаловаться царю. Из-за этой боязни вы потеряете ее».
За кажущимся интересом к астрономии в строках другого письма проглядывают тревоги земной жизни: «Когда я смотрел на Луну, появились облака. Не произошло ли лунного затмения? Пожалуйста, сообщи мне точно об этом. Узнай, какие молитвы нужно произносить в случае затмения. Сообщи мне свое мудрое мнение».
Серебряный ритон. V в. до н.э.
Из Египетской сатрапии также сохранились интересные частные письма. Большинство из них было написано на рубеже VI—V вв. до н. э.
Одно письмо кончается, например, следующими словами: «Когда я найду надежного человека, я вам кое-что вышлю».
Отправитель другого письма сообщает: «Змея укусила меня, и я умираю, а ты даже не пришлешь письма, чтобы справиться, жив ли я или уже умер».
В третьем письме содержится просьба: «Смотри теперь за детьми, пока Ахутаб не прибудет и не доверит их другим».
Ахеменидская империя могла существовать при хорошо налаженной налоговой системе. Однако при Кире II и Камбизе еще не было твердо отрегулированной системы податей, основанной на учете экономических возможностей стран, входивших в состав державы. Около 519 г. до н.э. Дарий I ввел новую систему государственных податей. Все сатрапии обязаны были платить строго зафиксированные для каждой области денежные подати серебром, что устанавливалось с учетом обрабатываемой земли и степени ее плодородности. В труде Геродота сохранился подробный перечень податей, которые ежегодно платили сатрапии Ахеменидской державы. Согласно ему, в общей сложности подвластные персидским царям народы платили в год около 7740 вавилонских талантов серебра (232 200 кг.), не считая Индийской сатрапии, которая вносила подать золотым песком. Кроме денежных налогов необходимо было также платить подать натурой: зерном, фруктами, вином, скотом, коврами, одеждой, золотыми и серебряными сосудами и т. д. Дарий I ввел единую для всей державы монетную единицу, составлявшую основу ахеменидской денежной системы, а именно золотой дарик весом 8,42 г. Чеканка золотой монеты была прерогативой персидского царя. Обычным средством обмена служил серебряный сикль весом 5,6 г. с примесью не более 5%, чеканившийся главным образом в малоазийских сатрапиях от имени царя. Серебряные монеты различной стоимости чеканили также автономные города и зависимые цари, например цари финикийских городов, а также сатрапы.
Однако монеты персидской чеканки имели ограниченное хождение вне Малой Азии. Обычно торговля велась с помощью слитков нечеканного серебра, а монеты персидской чеканки играли лишь второстепенную роль. Поэтому легко понять, почему в кладе серебряных монет, найденных в 1933 г. в Кабуле и свидетельствующих об обращении чеканенных денег в Восточном Иране (клад был зарыт около 380 г. до н.э.), содержится всего 8 сиклей персидской чеканки. В то же время клад имеет греческие монеты чуть ли не из всех областей Греции и всех времен, начиная от архаических слитков квадратной формы с клеймами до статеров и тетрадрахм.
Именно в ахеменидское время с монетным обращением ознакомились области Восточного Ирана и Средней Азии, и на их территории найдены образцы дариков и других персидских монет. Тем не менее нет оснований говорить об их широком распространении на этих территориях.
Фигурка скачущего всадника. Ахеменидский период.
Относительное политическое спокойствие и регулярные контакты между различными сатрапиями Ахеменидской державы и наличие хороших морских и сухопутных дорог способствовали развитию международной торговли в небывалых до того времени масштабах. Для расцвета торговых связей большое значение имела и экспедиция морехода Скилака, уроженца области Кария в Малой Азии. Около 518 г. до н.э. Дарий I велел ему выяснить возможность установления морских связей между Индией и другими странами своей державы. Корабли Скилака проплыли по Индии до Индийского океана и затем, обогнув Аравию, вдоль южных берегов Ирана добрались до побережья Красного моря.
В Ахеменидской державе существовало много важных караванных путей. В частности, большое значение имела дорога, которая, пересекая Загросские горы, соединяла Вавилонию с Экбатанами и затем продолжалась до Бактрии и границ Индии.
Для развития торговых контактов немалое значение имело и различие в природе и климатических условиях стран, входивших в состав Ахеменидской державы. Из Индии импортировали золото, слоновую кость и благовония. Из Согдианы и Бактрии в страны Передней Азии поступали лазурит и сердолик, из Хорезма — бирюза. Из Египта вывозили зерно и полотно, из Вавилонии — шерстяную одежду, из финикийских городов — вино и предметы ремесленного производства (прежде всего стеклянные сосуды).
Золотой ритон. Хамадан. V в. до н.э.
Особенно обширная информация о торговле сохранилась в вавилонских документах ахеменидского времени. Большое значение во внутренней и внешней торговле имели могущественные деловые дома. Наиболее известным из таких домов был дом Эгиби, который начал функционировать еще до ахеменидского времени и продолжал свою деятельность до V в. до н.э. Он продавал и покупал поля, дома, рабов, а также занимался банковскими операциями, выступая заимодавцем, принимая на хранение вклады, давая и получая векселя, уплачивая долги своих клиентов, финансируя и основывая коммерческие предприятия. Велика была роль дома Эгиби и в международной торговле. Например, представители Эгиби ездили в Мидию и Элам, покупая там местные товары и перепродавая их в Вавилонии.
В V в. до н.э. в южной и центральной Вавилонии выделялся дом Мурашу, занимавшийся торговыми и ростовщическими операциями. Он брал в аренду поля, принадлежавшие персидским вельможам, чиновникам и царским воинам, платил их владельцам арендную плату и вносил за них в государственную казну денежные и натуральные подати. В течение одного календарного 423/422 года до н.э. доходы Мурашу одними только финиками равнялись около 48 200 гектолитров, что в денежном исчислении составило бы 350 кг. серебра.
Стабильность Ахеменидской державы во многом зависела от армии. Ее костяк составляли мидийцы и персы. Большая часть взрослого мужского населения персов являлись воинами. Они начинали служить с двадцати лет. В войнах, которые вели персидские цари, не последнюю роль играли и восточные иранцы. В частности, сакские племена Средней Азии поставляли для персидских царей значительное количество привычных к постоянной военной жизни конных лучников. Высшие должности в гарнизонах, основных стратегических пунктах, крепостях и т. д. обычно находились в руках персов. Армия состояла из конницы и пехоты. Совместные действия кавалерии и лучников обеспечили персам победы во многих войнах. Лучники расстраивали ряды противника, после чего кавалерия уничтожала его.
Орел, терзающий лебедя. Золото, эмаль. Ахеменидский период.
В завоеванных странах для предотвращения восстаний покоренных народов были размещены войска, состав которых был очень пестрым. Но в них обычно отсутствовали жители данной страны. Например, в Египте персидские цари держали армию в 10-12 тыс. человек. Приблизительно такое же число воинов было и в гарнизонной армии, размещенной в Вавилонии.
На границах державы персидские цари сажали воинов, наделив их земельными участками. Из армейских гарнизонов подобного типа лучше всего известна элефантинская военная колония, созданная для несения сторожевой и военной службы на границах Египта с Нубией. В этом гарнизоне, размещенном на острове Элефантина на Ниле, находились персы, мидийцы, греки, карийцы, хорезмийцы и другие чужеземцы, но основную его часть составляли иудейские поселенцы, служившие там еще при египетских фараонах, т. е. до завоевания этой страны персами.
Во время важнейших военных походов все народы державы обязаны были выделить установленное количество воинов. Со времени Дария I персы стали играть господствующую роль и на море. Морские войны велись с помощью кораблей финикийцев, киприотов, жителей островов Эгейского моря и египетского флота.
В первой половине I тыс. до н.э. в Восточном Иране или в Средней Азии возник зороастризм — религиозное учение, основателем которого был Зороастр. Можно утверждать, что он жил еще до завоевания Средней Азии персами. Ахеменидское господство, как известно, оказало глубокое воздействие на культуру всех народов Персидской империи. Но в Авесте, священной книге зороастрийцев, нет ахеменидских терминов. Там нет также упоминаний о деньгах, налоговой системе и других развитых социальных понятиях и государственных институтах, о индийских или ахеменидских царях. В целом материальная культура Авесты архаична, ибо она не знает железа, городской жизни и крупных государственных образований.
Лучники Дария I. Глазурованный кирпич. Сузы. Ахеменидский период.
Правда, Авеста — памятник многослойный. Ее древнейшие части (Гаты) по форме и содержанию значительно отличаются от остальной Авесты. Они составлены в стихотворной форме и являются проповедями самого Зороастра. Наибольшей частью Авесты является так называемая Младшая Авеста. Составление ее ядра началось, по-видимому, в последней четверти V в. до н.э. Многие произведения младоавестийской литературы относятся к еще более позднему, аршакидскому времени, приблизительно к III в. до н.э.
С момента своего возникновения зороастризм за время долгого развития пережил сложную эволюцию. Учение самого Зороастра нашло отражение в Гатах. Согласно этому сочинению, Зороастр получил от бога Ахура-Мазды (в греческой транскрипции — Ормузд) наказ обновить религию, после чего порвал с древними верованиями. Он провел в жизнь кардинальную религиозную реформу, возвестил миру о новой вере, вере в конечную победу Ахура-Мазды, отверг часть древних племенных богов (дэвов), а других поставил ниже нового божества.
Ахура-Мазда, по учению Зороастра, — единственный всемогущий и вездесущий бог добра, символ света, жизни и правды. Он существовал до сотворения мира и является его создателем. Но наряду с ним издревле существовал и дух зла — Ангхро Манью (в греческой транскрипции — Ариман), который олицетворяет собой мрак, смерть и вместе со своими пособниками (дэвами) творит зло. Ахура-Мазда непрерывно борется с ним и в этой борьбе опирается на своих помощников, которые несут добромыслие, правду и бессмертие (триада зороастрийской этики). Человек создан Ахура-Маздой, но свободен в выборе между добром и злом и потому доступен воздействию духов зла. Своими мыслями, словами и делами человек должен бороться против Ангхро Манью и его приверженцев — дэвов.
Кроме того, Зороастр обращается к своим последователям с призывом защищать стада от набегов кочевых племен. Он выступает против истребления скота, против кровавых жертвоприношений и вменяет в обязанность каждому верующему выращивать и сберегать животных. В Гатах, отразивших процесс распада доклассового общества в восточноиранских и среднеазиатских областях, слышны и отзвуки борьбы скотоводов и земледельцев против могущественной родовой знати.
Зороастрийские жрецы создали сложное эсхатологическое учение, согласно которому мировая история длится 12 тыс. лет. Первые 3 тыс. лет были золотым веком — тогда не было ни холода, ни жары, ни болезней, ни смерти, ни старости. Земля изобиловала скотом; это был период господства Ахура-Мазды. Но затем золотой век кончился, и Ангхро Манью породил голод, болезни и смерть. Однако в мир явится спаситель (саошьянт) из рода Зороастра, и в конечном счете добро восторжествует над злом, возникнет идеальное царство, где будет безраздельно, и на небе и на земле, владычествовать Ахура-Мазда. Солнце будет сиять вечно, и зло сгинет навсегда.
«Ворота всех народов». Персеполь. V в. до н.э.
Зороастризм стал распространяться в Мидию, Персию и в другие страны иранского мира. По-видимому, в период правления последнего мидийского царя Астиага (первая половина VI в. до н.э.) зороастризм уже стал официальной религией в Мидии. Согласно Геродоту, придворными жрецами у Астиага были маги, которые являлись жрецами зороастрийского культа, хранителями религиозных традиций мидийцев и персов.
В VI и V вв. до н.э. народные массы Персии поклонялись древним божествам природы — Митре (бог Солнца и света), Анахите (богиня воды и плодородия) и др., почитая, иными словами, свет, Солнце, Луну, ветер и другие стихийные силы природы. Кир II и Камбиз еще находились в плену древних религиозных представлений иранских племен, и верховное место в их пантеоне, по всей вероятности, принадлежало не Ахура-Мазде, а Митре. Зороастризм начал распространяться в Персии лишь на рубеже VI-V вв. до н.э., в период царствования Дария I. Персидские владыки, оценив преимущества учения Зороастра как новой официальной религии, тем не менее не отказались от культов древних богов, которым поклонялись иранские племена. Если у Зороастра Ахура-Мазда был по существу единственным богом, то у персидских царей, начиная с Дария I, он стал верховным божеством. В ахеменидский период (VI-IV вв. до н.э.) зороастризм еще не превратился в догматическую религию с твердо установленными нормами, и поэтому появлялись различные модификации нового религиозного учения. Одной из таких форм раннего зороастризма и была персидская религия, берущая начало со времени Дария I.
Отсутствием догматической религии объясняется веротерпимость персидских царей. Например, Кир II покровительствовал возрождению древних культов в покоренных странах и велел даже восстановить разрушенные халдейскими завоевателями храмы в Вавилонии, Эламе, Иудее и т. д. Захватив Вавилонию, он принес жертвы верховному богу вавилонского пантеона Мардуку и другим местным богам, чтил их и восстанавливал их святилища. После захвата Египта Камбиз короновался по египетским обычаям, участвовал в религиозных церемониях в храме богини Нейт в городе Саисе, поклонялся и другим египетским богам и приносил им жертвы. Подобным же образом он короновался на Вавилонское царство, исполнив древние священные обряды и приняв престол «из рук Мардука».
Объявив себя сыном богини Нейт, Дарий I строил храмы Амону и другим египетским божествам, посвящал им богатые пожертвования. Подобным же образом в Иерусалиме персидские цари почитали Яхве, в Малой Азии — греческих богов, в других завоеванных странах — местных богов. В их храмах приносились жертвы от имени персидских царей, которые стремились добиться благожелательного к себе отношения со стороны сверхъестественных сил.
Центральный зал Дария I. Персеполь. V в. до н.э.
Персы обожествляли также горы и реки. Боги иранского пантеона выступали в персепольских текстах гораздо реже, нежели эламские боги, и, судя по размерам жертвоприношений и возлияний, отнюдь не занимали привилегированного положения.
Почитание персидскими царями богов покоренных народов было не только актом политического расчета, позволявшим избегнуть трудностей на пути к мировому господству. Хотя ахеменидские цари считали своего Ахура-Мазду самым могущественным богом, они верили также и в богов покоренных народов, молились им и искали у них снисхождения и защиты. Правда, когда в 482 г. до н. э. в Вавилонии вспыхнуло восстание против персидского господства, Ксеркс разрушил главный храм этой страны Эсагилу и велел увезти оттуда в Персию статую бога Мардука. Во время греко-персидских войн Ксеркс разрушал также некоторые греческие храмы.
В самом Иране Ксеркс провел религиозную реформу, направленную на централизацию религиозного культа. С помощью этой реформы он, по-видимому, стремился уничтожить храмы Митры, Анахиты и других древнеиранских богов, отвергнутых Зороастром. Однако реформа оказалась безуспешной, так как ко времени правления Артаксеркса II (405-359 гг. до н.э.) низвергнутые было божества вновь оказались официально признанными. Хотя ахеменидские цари не ущемляли религиозных чувств покоренных народов, они стремились не допустить чрезмерного усиления храмов. С этой целью после завоевания Египта Камбиз прекратил выдачу из государственных средств многочисленных даров храмам страны, которые они получали раньше, до прихода персов. В Египте, Вавилонии и других сатрапиях империи храмы были обложены государственными податями и должны были посылать своих рабов в царское хозяйство.
Персидские завоевания, объединившие более восьмидесяти народов в одну державу, способствовали расширению культурных и географических познаний. Это был период интенсивного этнического смешения и синкретизма культур и религиозных представлений различных народов. Контакты между различными странами стали более регулярными, чем в предшествующий период.
В частности, источники свидетельствуют о частых поездках государственных чиновников из Египта, Вавилонии, Лидии, Индии, Бактрии и других стран в Сузы и Персеполь. Стало возможным также ездить из одной страны в другую для торговых или других целей и жить там постоянно или длительное время. Например, из Элама в Вавилонию даже отправлялись наемники для выполнения сезонных сельскохозяйственных работ, а после уборки урожая возвращались домой. Осуществлялись и поездки для сбора научной информации. Можно упомянуть о знаменитом Геродоте, который был в Вавилонии, Финикии, Египте и других странах Ахеменидской державы, собирая материал для своей «Истории».
Лев, терзающий быка. Рельеф, украшающий дворцовую лестницу. Персеполь. V в. до н.э.
Иран, с незапамятных времен являвшийся посредником в передаче культурных ценностей, продолжал эту миссию и при Ахеменидах. Но народ Ирана создал свою оригинальную и высокоразвитую цивилизацию. Одним из великих ее достижений является древнеперсидская клинопись, в которой насчитывается всего 43 знака в отличие от аккадской клинописи с ее 600 знаками. Однако персидская письменность употреблялась в основном для царских торжественных надписей, которые украшали гробницы правителей, стены и колонны дворцов или вырезались на металлической посуде, оружии, каменных вазах и печатях. Самой знаменитой из этих надписей является Бехистунская, рассказывающая о событиях конца правления Камбиза и первых годах царствования Дария I.
Высота ее вместе с рельефом составляет 7,8 м, ширина — 22 м. Как и большинство других ахеменидских надписей, она составлена на древнеперсидском, эламском и аккадском языках. Кроме того, на о-ве Элефантина найдены фрагменты арамейского варианта этой надписи, а в Вавилоне — большой обломок камня, на котором сохранилась часть аккадской версии ее. Трехъязычный текст надписи высечен на Бехистунской скале, расположенной между городами Хамадан и Керманшах, на высоте 105 м. над дорогой, которая в древности связывала Вавилонию с Мидией и другими странами к востоку от нее.
Артаксеркс I на троне, поддерживаемом народами Ахеменидского царства.
Над надписью возвышается рельеф. Бог Ахура-Мазда, который парит над остальными фигурами, протягивает левую руку с кольцом к Дарию, символически вручая ему царскую власть, а поднятой правой рукой благословляет царя. Дарий изображен в натуральную величину в царской короне. Правая рука его в молитвенном жесте простерта к Ахура-Мазде, в левой он держит лук. Левой ногой Дарий попирает поверженного, корчащегося в агонии мага Гаумату, захватившего престол еще при жизни Камбиза. Слева, за спиной Дария, находятся двое его придворных — копьеносец Гобрий и лучник Аспатин. Непосредственно за Гауматой изображены восемь мятежных самозванцев, вздумавших бунтовать при восшествии Дария на трон, и вождь сакского племени тиграхауда. Руки их связаны за спиной, они скованы одной длинной цепью.
Другие надписи ахеменидских царей находятся в Накш-и-Рустаме, Персеполе, Сузах, Экбатане и в Египте. Большинство их сопровождается рельефами. Накш-и-рустамские надписи помещены на гробнице Дария I, в 5 км к северо-западу от Персеполя. Гробница эта сооружена на высоте около 20 м. Она выдолблена в скале в стиле древних иранских традиций. В усыпальнице, в которую ведет дверь, в громадных нишах расположены три массивных саркофага, в одном из них покоились останки Дария, а в двух других — прах членов его семьи. Над портиком возвышаются скульптурные изображения. Дарий в окружении своих придворных восседает на троне, его держат представители 30 народов Ахеменидской державы, запечатленные с детальной передачей характерных для них антропологических и этнографических особенностей. Изображения сопровождаются надписями — «ярлыками», указывающими на этническую принадлежность каждого из них. В левой руке царь держит лук, правая рука поднята к Ахура-Мазде, как бы парящему над всем памятником. Справа — алтарь со священным огнем.
Рельеф из дворца в Персеполе. IV в. до н.э.
Три надписи Дария I повествуют о сооружении по его приказу канала от Нила до Красного моря. Они найдены на бывшем перешейке Суэцкого канала и составлены на египетском, древнеперсидском, эламском и аккадском языках. На всех трех стелах в египетском тексте имеются сходные изображения: обе половины Египта символически соединены с овалом, где начертано имя Дария. Надпись упоминает 24 подвластные Дарию страны; представители каждой страны изображены в отдельных овалах обращенными лицом к овалу с царским именем.
В Сузах найдена статуя Дария I, когда-то стоявшая у монументальных ворот в его парадный дворец. Царь изображен на прямоугольном постаменте в образе египетского бога Атума (божество закатного солнца), но в персидской одежде. Статуя имела магическую цель гарантировать Дарию вечные благодеяния со стороны египетских богов. На памятнике сохранилась также четырехъязычная надпись.
По крайней мере уже в VI в. до н.э. возник древнеперсидский календарь. Это был лунный календарь, который состоял из 12 месяцев по 29 или 30 дней. 12 лунных месяцев составляли 354 дня. Таким образом, древнеперсидский календарь имел год на 11 дней короче солнечного года. Через три года разница между лунным и солнечным календарем достигала 30-33 дней, и, чтобы эту разницу устранить, через три года необходимо было добавлять к году дополнительный (високосный) тринадцатый месяц. Названия месяцев были связаны с сельскохозяйственными работами (например, месяцы чистки оросительных каналов, сбора чеснока, лютого мороза) или с религиозными праздниками (месяц поклонения огню и т. д.).
В Иране существовал также зороастрийский календарь, в котором названия месяцев и дней образованы от имен зороастрийских божеств (Ахура-Мазды, Митры, Анахиты и др.). Год этого календаря состоял из 12 месяцев по 30 дней в каждом, к которым добавляли еще 5 дней (всего 365 дней). Повидимому, зороастрийский календарь возник в Восточном Иране еще в ахеменидский период. Но в это время он употреблялся только в религиозных целях, а позднее (во всяком случае при Сасанидах) был признан в качестве официального государственного календаря.
Гробница Дария I. Накш-и-Рустем. V в. до н.э.
В ахеменидское время народы Средней Азии и северо-западной Индии впервые ознакомились с арамейским письмом, которое, как отмечалось, употреблялось главным образом в государственной канцелярии. При Ахеменидах выработались стандартные формулы передачи арамейских терминов и канцелярских выражений на различных иранских языках, и из канцелярского арамейского впоследствии возникли парфянская, среднеперсидская, согдийская и хорезмийская идеографические системы письма, сыгравшие большую роль в истории культуры иранских народов. К ахеменидскому времени относится также заимствование многих древнеиранских слов санскритом. Это прежде всего были термины социально-экономической, военной и административной лексики.
Величественными памятниками персидской архитектуры являются дворцовые комплексы в Пасаргадах, Персеполе и Сузах. Пасаргады выстроены на высоте 1900 м над уровнем моря на обширной равнине. Здания города, которые представляют собой древнейшие памятники персидской материальной культуры, сооружены на высокой террасе. Они облицованы светлым песчаником, красиво гранулированным и напоминающим мрамор, расположены среди парков и садов. Самым замечательным памятником Пасаргад является сохранившаяся до сих пор гробница, в которой был погребен Кир II. Семь широких ступеней ведут в погребальную камеру шириной 2 и длиной Зм. К этой гробнице прямо или косвенно восходят многие аналогичные памятники, в том числе и галикарнасский мавзолей наместника Карии Мавсола, считавшийся в древности одним из семи чудес света. Кстати, от имени этого наместника происходит и современное слово «мавзолей».
Сосуд. Ярым-Тепе. 90 г. до н.э.
Строительство Персеполя началось около 520 г. до н.э. и продолжалось приблизительно до 450 г. до н.э. Площадь его составляет 135 тыс. кв. м. У подножия горы была сооружена искусственная платформа, для чего пришлось выровнять около 12 тыс. кв. м неровной скальной породы. Построенный на этой платформе город был окружен с трех сторон двойной стеной из сырцового кирпича, а с восточной стороны примыкал к неприступной горной скале. В Персеполь можно было пройти по широкой лестнице из 110 ступеней. Парадный дворец Дария I (ападана) состоял из большого зала площадью 3600 кв. м. Зал был окружен портиками. Потолки зала и портиков поддерживались 72 тонкими и изящными колоннами из камня. Высота их превышала 20 м.
Ападана символизировала мощь и величие царя и служила для важных государственных приемов, в том числе и для приема послов. Она была связана с личными дворцами Дария I и Ксеркса специальными входами. В ападану вели две лестницы, на которых сохранились рельефы с изображениями придворных, личной гвардии царя, конницы и колесниц. По одной стороне лестницы тянется, например, длинная процессия представителей 33 народов державы, несущих подарки и подати персидскому царю. Это настоящий этнологический музей с изображением характерных черт в облике, одежде, вооружении различных народов и племен, в том числе и черт лица. В Персеполе были расположены также дворцы других ахеменидских царей, помещения для прислуги и казармы.
Орел с газелью. Рисунок на бутыли. Сасанидский период.
При Дарии I большое строительство велось и в Сузах. Надписи сообщают о сооружении там по его приказу нескольких дворцов. Для этого из 12 стран были доставлены необходимые материалы и ремесленники из многих областей державы были заняты на строительных и декоративных работах. Кедр, в частности, был привезен из Ливана, тиковое дерево — из Гандхары и Кармании, золото — из Лидии и Бактрии, самоцветы, лазурит и сердолик — из Согдианы, бирюза — из Хорезма, серебро и эбеновое дерево — из Египта, слоновая кость—из Эфиопии, Индии и Арахосии. Среди ремесленников, мастеров и зодчих были ионийцы, лидийцы, мидийцы, египтяне и вавилоняне.
Сосуд с изображением лица и охотничьих сцен. Сасанидский период.
Замечательным достижением народов Ахеменидской державы является искусство, известное не только по памятникам Пасаргад, Персеполя, Суз и других центров культуры, но и по многочисленным произведениям торевтики (чеканка на металле) и глиптики (резьба на драгоценных или полудрагоценных камнях). Однако сюжеты этого искусства очень однообразны и ограниченны. Это прежде всего изображения правителя у жертвенника с пылающим огнем, борьба царя-героя с разного рода фантастическими чудовищами, сцены военных триумфов и охоты государей и их вельмож. Ахеменидское искусство оставалось главным образом придворным монументальным искусством, которое символизировало могущество и величие царской власти.
Его определяющие черты оформляются еще на рубеже VI-V вв. до н.э. Это — строгая канонизация, стремление к симметрии, зеркальное построение одних и тех же сцен. В частности, эти черты характеризуют рельефы Персеполя. Например, проемы дверей дворцов имеют на обоих фасах косяков не только идентичные сцены, но также точно повторяемые пояснительные надписи. Каноны, созданные еще при Дарии I, не нарушаются на более поздних дворцах Персеполя, в архитектурном украшении скальных гробниц персидских царей, на памятниках торевтики V-IV вв. до н.э., хотя и дополняются новыми мотивами и образами. В Персеполе создается тот имперский ахеменидский стиль, который впоследствии широко распространяется, создав единство культуры от Инда до побережья Малой Азии и даже дальше к западу, до Египта. Произведения торевтики, в особенности ритоны, исполненные индийскими, малоазийскими и восточноиранскими мастерами, каноничны по форме, орнаменту, даже по размерам, независимо от места их происхождения.
Медальон с портретом парфянского царя. Серебро. Сасанидский период.
При анализе памятников ахеменидского искусства заметно влияние в конструкции колонн, урартские приемы возведения зданий на громадных искусственных платформах. Но вместе с тем ахеменидское искусство — вовсе не сумма заимствований. Привнесенные формы быстро утрачивали в нем свои первоначальные качества и функции. Другими словами, хотя детали того или иного образа, того или иного архитектурного здания известны из прошлых эпох и разных стран, сам образ отличен от всего известного и является специфически ахеменидским. Поэтому, несмотря на заимствования, все существенные аспекты ахеменидского искусства остаются самобытными и в целом оно — результат специфических исторических условий, определенной идеологии и социальной жизни.
Для ахеменидского искусства характерно виртуозное изображение изолированного предмета. Чаще всего это металлические чаши и вазы, высеченные из камня кубки, ритоны из слоновой кости, изделия ювелиров, скульптура из ляпис-лазури. Высокого уровня достигло художественное ремесло, на памятниках которого изображены домашние и дикие животные (бараны, львы, кабаны и др.). Значительный интерес представляют цилиндрические печати, вырезанные из агата, халцедона, яшмы. Эти печати с изображением царей, героев, фантастических и реальных существ до сих пор поражают зрителя совершенством форм и оригинальностью сюжетов.
Орел и газель. Рельеф на блюде. Сасанидский период.
Племена парнов, кочевавшие в степях между Амударьей и Каспийским морем, около 250 г. до н.э. вторглись в область Нисейя в долине Атрека (на территории совр. Туркмении) и около 247 г. до н.э. провозгласили царем Аршака (по его имени правители династии называются Аршакидами). Создав собственное государство, парны бросили вызов селевкидским правителям, владыкам огромной державы, простиравшейся от Сирии до Средней Азии. В 239 г. до н.э. парны захватили провинцию Парфиену, ранее принадлежавшую Селевкидам, и впоследствии полностью слились с жившими там парфянскими племенами, которые были родственны им.
Около 171 г. до н.э. царем Парфии стал Митридат I, при котором это государство превратилось в могущественную державу, ставшую наследницей политического могущества Ахеменидов и в какой-то степени их культуры.
Парфянская держава не была однородна. В частности, на юге Ирана, в Фарсе, в начале III в. н.э. существовало несколько полузависимых мелких княжеств. Во главе одного из них стоял Сасан, от которого позднее правители Сасанидской династии получили свое родовое имя. Арташир, потомок Сасана и один из правителей этих княжеств, начал расширять принадлежащие ему владения. Объединив под своей властью все области Фарса, он присоединил к царству также районы Кермана и Хузистана. Парфянский царь Артабан V, встревоженный успехами Арташира, решил оказать ему противодействие. Однако в 224 г. н.э. он потерпел поражение от Арташира. Через два года, в 226 г., Арташир захватил г. Ктесифон, расположенный в Месопотамии и ранее принадлежавший парфянам. В том же году он провозгласил себя царем Ирана и торжественно короновался. Таким образом, Парфянская держава перестала существовать, и на древней родине ахеменидских царей возникла новая иранская империя — империя Сасанидов.
Царь в окружении музыкантов и слуг. Рельеф на блюде. Сасанидский период.
Интерес к достижениям древней культуры, созданной мидийцами, персами и другими родственными им иранскими народами, был всегда велик в нашей стране и в Европе. Уже начиная с XV в. европейские путешественники стали интересоваться рельефами персепольских дворцов и доставлять в свои страны копии древнеперсидских надписей. В 1621 г. пионер итальянского востоковедения Пьетро делла Балле описал развалины Персеполя и снял копию с одной надписи. Но на расшифровку клинописи европейским ученым потребовалось два столетия. В 1836 г. одновременно несколько исследователей претендовали на приоритет в расшифровке древнеперсидской клинописи. Вскоре благодаря трехъязычной Бехистунской надписи была расшифрована и ассиро-вавилонская клинопись. Это в свою очередь позволило прочитать шумерские, эламские, урартские, хеттские и многие другие древние тексты.
Еще в начале XVIII в. европейские ученые стали интересоваться Авестой. Француз Анкетиль Дюперрон проник в среду парсов, поклонников зороастризма в Индии, много лет изучал у них авестийские произведения и в 1762 г. привез в Париж их рукописи. В 1771 г. он издал перевод ряда книг Авесты. Но этот перевод был полон грубых ошибок, и великий философ Вольтер обрушился на Дюперрона с резкими нападками, говоря, что тот либо клевещет на Зороастра, приписывая ему вздорные высказывания, либо сами эти произведения, если действительно принадлежат Зороастру, лишены всякого смысла и поэтому нет необходимости переводить их на французский язык. Человека, потратившего многие десятилетия своей жизни на то, чтобы добыть рукописи зороастрийских произведений, единодушно критиковали и знатоки санскрита. Однако именно благодаря санскриту, родственному авестийскому языку, ученым постепенно удалось разобраться в зороастрийских произведениях.
Естественно, далеко не все достижения древнеиранской культуры дошли до нас, хотя ряд произведений древнеиранской литературы был переведен на арабский, сирийский и другие восточные, а впоследствии и на западные языки. Среди таких произведений встречались и собственно иранские, как, например, «Шахнаме» великого Фирдоуси, и переводные — «Калила и Димна» и др.
Флейтист на сказочном звере. Фрагмент блюда. Сасанидский период.
Начиная с древнейших времен история Ирана была тесно связана с историей нашей страны. Культурные контакты и торговые связи между Ираном и Средней Азией, Кавказом и южнорусскими степями в течение всей древности почти никогда не прерывались.
Джаньго-Цинь-Ханьская эпоха для Китая была тем, чем стал греко-римский мир для Европы
История Китая насчитывает по крайней мере семь тысячелетий начиная с периода неолита. Почти треть ее занимает эпоха древнекитайской цивилизации, одной из древнейших цивилизаций мира. Она восходит к рубежу III-II тыс. до н.э., когда в бассейне Хуанхэ возникли первые протогородские культуры. Концом ее считают крушение империи Хань (220 г. н.э.).
Специфика природных условий в значительной мере определила ряд важных особенностей древнекитайской цивилизации. Условия для возникновения цивилизации оказались здесь менее благоприятными, чем в странах северных субтропиков, таких, как Египет и Шумер, и государство сложилось позже, на более высоком уровне развития производительных сил. Сыграло свою роль и то, что до второй половины I тыс. до н.э. Древний Китай развивался по сути в отрыве от других цивилизаций.
Голова богини. Крашеная глина, инкрустированная нефритом. Неолитическая культура. Хуншань. Ляопин. III тыс. до н.э.
Неирригационный тип первичных очагов древнекитайской цивилизации существенно отличает ее от так называемых гидравлических обществ: древнеегипетского, нижнемесопотамского, древнеиндийского, с самого начала основанных на искусственном орошении. Поливное освоение долин двух великих рек Китая началось лишь с середины I тыс. до н.э., когда древнекитайская цивилизация прошла уже тысячелетний путь развития.
Возникновению государства в Древнем Китае предшествовала очень длительная эпоха родового строя. В V тыс. до н.э. в бассейне Хуанхэ на базе местного палеолита и мезолита сложилась неолитическая культура расписной керамики яншао, сменившаяся в середине III тыс. до н.э. поздненеолитической культурой черной керамики луншань. Яншао традиционно считалась древнейшей прямой предшественницей китайской цивилизации. Однако недавно раскопки открыли на северо-востоке Китая, в Ляснине, возникшую еще задолго до яншао культуру хуншань, которую археологи КНР считают наряду с яншао колыбелью китайской цивилизации.
С древнеземледельческим ареалом Северного Китая связано одомашнивание чумизы. Южный Китай входит в первичный очаг возделывания риса. Сложен и далек от разрешения вопрос о происхождении и генезисе металлургии бронзы в Древнем Китае. Во всяком случае на рубеже III тыс. до н.э. в бассейнах Хуанхэ и Янцзы существовали независимые центры бронзовой индустрии.
Сосуд из красной глины. Неолитическая культура Давэнькоу. Шаньдун. Середина IV — конец III тыс. до н.э.
Древнейшие раннеклассовые образования, относящиеся к типу городов-государств, появляются на территории Китая во II тыс. до н.э. Ранние городские культуры, основанные на паводковом и атмосферном орошении, обнаружены в Хэнани, Шаньси, Шэньси, Шаньдуне, Хэбэе, Хубэе, северной части Хунани и Цзянси. Среди них исключительное место занимает раскопанный в Хэнани, в районе г. Аньяна, «Великий город Шан», как его именуют древнейшие протокитайские «гадательные надписи» XIV-XI вв. до н.э., найденные там же. Шанский город-государство стоял во главе довольно крупного объединения. Его культовый центр, известный под названием «иньский оракул», где найдены тысячи надписей на костях животных и черепаховых панцирях, служил для ритуала гадания шанского и других союзных коллективов.
Шанский правитель назывался ваном. Он обладал военными полномочиями и функциями верховного жреца, выступал в особых случаях и организатором производства. Власть ванов была, по-видимому, ограничена советом знати и народным собранием. Шанцы вели постоянные войны, военнопленных массами приносили в жертву обожествленным предкам и духам природы. О зарождении в шанском обществе частной собственности на рабов свидетельствуют раскопки могил среднего размера, где вместе с хозяином заживо сопогребено несколько рабов.
О политической истории государства Шан мы знаем очень мало. Известно, что на рубеже II-I тыс. до н.э. оно было завоевано чжоусцами, пришедшими с запада, из бассейна р. Вэй. В результате завоевания чжоусцы создали сравнительно большое, но непрочное государственное образование, которое традиция называет Западным Чжоу. Во главе его стояли наследственные правители из чжоуского царского рода, которые восприняли от шанцев титул «ван». При этнической пестроте западночжоуского государства и отсутствии прочных экономических и общественно-политических связей правовое обоснование законности власти чжоуского вана имело исключительное значение.
Разработанное в этот период религиозное учение о божественном происхождении «царственности» и священном праве на власть чжоуских ванов исходило из мифических представлений и вытекало из чжоуского культа Неба как высшего божества. Чжоуский ван был провозглашен Сыном Неба (Тяньцзы) и «Единственным» земным воплощением его, наделенным магической силой дэ, делающей его сверхъестественным существом — посредником между Небом и людьми, мироустроителем и владыкой Тянься — Поднебесной. Считалось, что ван получал власть от самого Неба в силу ниспослания ему Небесного Повеления на царствование (Тянь мин).
Западночжоуский двуединый культ верховного божества Неба и Сына Неба был надплеменным, межэтническим, совместимым с общинными культами, создававшим идеологическую основу для культурно-политической консолидации разных этнических общностей. Однако само западночжоуское государство не приобрело деспотической формы правления. Власть вана была ограничена состоящим при нем сановным советом. В экстренных случаях в решении дел государственной важности (таких, как вопрос престолонаследования) принимали участие представители высшей титулованной чжоуской аристократии — чжухоу.
Предмет ритуального назначения. Нефрит. Эпоха Шан. Вторая половина II тыс. до н.э.
С середины IX в. до н.э. западночжоуская держава вступает в полосу внутриполитического кризиса. С ростом сепаратизма чжухоу ослаблялась военная мощь ванов. В условиях усилившегося в начале VIII в. до н.э. натиска северо-западных кочевых племен Западное Чжоу оказалось не в состоянии противостоять внешней угрозе. Исконные земли чжоусцев в бассейне р. Вэй были захвачены племенем цюаньжунов, и в 770 г. до н.э. чжоуская столица была перенесена на восток (в район совр. Лояна). Территория чжоуского государства, именуемого отныне в источниках Восточным Чжоу, резко сократилась. Наряду с ним в Китае к этому времени образовалось множество самостоятельных царств. Среди них выделялись известным единством культурной традиции царства среднего течения Хуанхэ и Великой Китайской равнины. Одни из них относили себя к потомкам чжоусцев, другие — иньцев, но все они признавали над собой верховную сакральную власть чжоуского вана как Сына Неба.
На территории этих царств шел процесс формирования культурно-генетической общности хуася, в ходе которого к середине I тыс. до н.э. образуется устойчивый этнокультурно-политический комплекс срединных царств (чжунго) и возникает представление об их превосходстве над остальной периферией «варваров четырех стран света». Идея культурного приоритета чжунгожэнь (людей срединных царств) становится важным компонентом самосознания древних китайцев.
Тигр, пожирающий человека. Сосуд для жертвенного вина. Бронза. Эпоха Шан. Вторая половина II тыс. до н.э.
На территории Китая находились государства, возникшие на местной этнической основе, отличные от срединных по языку и культуре, не уступавшие им ни по размерам, ни по уровню развития, но которых ортодоксальная чжоуская традиция третировала как «варваров». О высокой древней культуре этих царств свидетельствуют раскопки последних десятилетий. Среди «пяти гегемонов» — могущественных политических лидеров, диктовавших свою волю всей Поднебесной в период Чуньцю (Вёсен и осеней), VIII-V вв. до н.э., — четверо были из «варварских» царств:
Из них только Цинь признавало номинальную власть восточночжоуского вана. В период Чжаньго (Борющихся царств), V-III вв. до н.э., из «семи сильнейших» царств Древнего Китая три относили к нехуасяским: северо-восточное Янь и два уже упомянутых — Чу и Цинь. Последнему из них выпала столь выдающаяся роль в истории Китая, что этноним «циньцы» стал служить наименованием древних китайцев. Этимологически к нему восходят и латинское Синэ, и немецкое Хина, и французское Шин, и английское Чайна.
Срединные царства находились в постоянных контактах с соседними народами, в ходе которых шел сложный процесс ассимиляции и взаимовлияний. Так, на формирование общности хуася существенное воздействие оказало оседание на Великой Китайской равнине в VII-VI вв. до н.э. племен ди, принадлежавших к «скифскому миру». Раскопки последнего десятилетия доказали высокий культурный уровень хэбэйского царства Чжуншань, образованного в это время белыми ди. Чжуншаньские изделия заняли достойное место среди лучших художественных образцов бронзолитейного искусства середины I тыс. до н.э. Кроме Чжуншань белыми ди в Северном Китае были созданы и другие государства.
Сосуд для возлияний в виде совы. Раскопки могилы верховной жрицы. Бронза. Эпоха Шан. Вторая половина II тыс. до н.э.
Как и западночжоуские ваны, правители восточночжоуских царств практиковали выделение земель в управление знатным родам и раздачу земель за службу. Эти пожалования не были в собственном смысле земельной собственностью. При мелкотоварном характере экономики и отсутствии централизованного управления это была вполне оправдывавшая себя форма содержания правительственного аппарата. Хотя формально государь мог в любой момент отобрать должностные пожалования, передача их по наследству постепенно становилась правилом.
Господствующее положение в царствах периода Чуньцю принадлежало наследственной аристократии, связанной чаще всего родством с царскими домами. Она потомственно занимала высшие посты в государственном управлении, владела боевыми бронзовыми колесницами, составлявшими основу войска. В противовес ей правители стремились формировать свои армии из пехотных подразделений. Начиная с VI в. до н. э. повсеместно отмечается, с одной стороны, борьба знатных родов за захват власти в своих царствах, а с другой — наступление правителей на потомственные привилегии иерархической аристократии.
Желая подорвать влияние этой клановой знати, правители царств старались опереться на лично им преданных людей из незнатных семей, вводя совершенно новую систему их должностного вознаграждения — «жалованье», уплачиваемое зерном, служившим важнейшим эквивалентом стоимости. В ряде царств на стороне правителя против кланов знати выступали «люди страны» — гожэнь. Их активное вмешательство, правда спорадическое, в важнейшие дела не только внутренней, но и внешней политики может говорить о сохранении пережитков народных собраний и совета старейшин. Однако общественно-политическое значение гожэнь со второй половины I тыс. до н.э. даже в маленьких городах-государствах сходит на нет.
В крупных царствах постепенно вводилась централизованная политико-административная система. Основными производителями в сельском хозяйстве являлись свободные земледельцы-общинники. К концу первой половины I тыс. до н.э. во многих царствах прекращаются общинные переделы, земля переходит во владение отдельных больших семей. Усиливается процесс имущественной дифференциации общинников. В конце Чуньцю распространяется практика залога и отчуждения частных усадеб, садов и огородов, хотя сколько-нибудь заметного развития сделки с землей не получают. Появляется долговое рабство, сначала под видом «усыновления» и «залога детей». И что показательно, при множестве обозначений форм патриархальной зависимости рабского типа в середине I тыс. до н.э. утверждается обобщающий термин для обозначения рабов — нубэй, ставший затем стандартным на века.
При всем множестве и разноэтничности государственных образований эпохи Чуньцю, их культурно-исторической специфике и неравномерности развития все они по характеру классовых отношений в целом принадлежали к одному и тому же раннему этапу развития древнего общества.
Ритуальный сосуд. Бронза. Западная Чжоу. XI-IX вв. до н.э.
К середине I тыс. до н.э. политическая карта Древнего Китая по сравнению с началом Чуньцю существенным образом меняется: от почти двухсот государственных образований остается менее трех десятков. Среди них выделяются «семь сильнейших» — упомянутые Цинь, Янь и Чу, относящиеся к числу периферийных, и крупнейшие из срединных царств — Вэй, Чжао, Хань и Ци. Борьба между ними за господство в Поднебесной становится определяющим фактором политической истории в последующий двухвековой период Чжаньго.
С середины I тыс. до н.э. наступает эпоха глубоких изменений древнекитайского общества. Кардинальные сдвиги в развитии производительных сил были связаны с освоением плавки железа, что создавало условия для быстрого подъема ремесла и земледелия. Распространение железных орудий позволило выйти за пределы речных пойм, расширить площадь обрабатываемых земель. На начало второй половины I тыс. до н.э. падает активная деятельность по созданию гидротехнических сооружений в бассейнах Хуанхэ, Хуайхэ и верховьях Янцзы.
С ирригацией был связан переход к интенсивной системе земледелия. После осуществления царством Цинь в конце IV — середине III в. до н.э. крупных водно-хозяйственных мероприятий орошаемое земледелие стало залогом его процветания. Ирригационные работы производились и в других «сильнейших» царствах, расширявших свои территории до пределов целых речных долин. С этого времени развитие культуры поливного земледелия превращается в важнейший фактор прогресса китайской цивилизации.
Сосуд на трех ножках в виде носорогов. Бронза. IV в. до н.э. Из раскопок столицы Чжуншань в Хэбее.
В период Чжаньго появляются торгово-ремесленные города с полумиллионным населением. Распространяется монетная форма денег. Создаются крупные частные хозяйства как сельскохозяйственного профиля, так и ремесленно-промысловые, рассчитанные на рынок. Мощный стимул получает частное рабовладение. Патриархально-рабовладельческая эксплуатация проникает в общину, разъедает ее изнутри. В ряде царств была официально разрешена купля-продажа земли.
В середине IV в. до н.э. министр Шан Ян в царстве Цинь провел реформы, которые имели целью политическую централизацию, административно-территориальное переустройство, подрыв могущества аристократических родов, изменение системы налогообложения с учетом трансформации общины. Шан Ян ввел единое законодательство и судопроизводство, узаконил залог и скупку земли, отменил ограничение размера наделов, вмешивался в землевладение большесемейных объединений, требуя раздела патриархальных хозяйств. Стоял за порабощение бедняков. Отменялись все прежние наследственные титулы. Новые ранги знатности жаловались за личные, в первую очередь военные, заслуги, и только они давали право на занятие административных постов. Их обладатели получали, в соответствии со статусом, льготные регламентированные права на владение землей, рабами и другим имуществом.
Вскоре ранги стали продаваться, что открыло доступ к власти имущественной знати. В войске Шан Ян заменил колесницы — основу военной мощи аристократии — маневренной конницей, бронзовое оружие — железным. Правом изготовления вооружения располагало только государство. Циньская армия стала одной из самых боеспособных. После проведения реформ Шан Яна царство Цинь превратилось по типу государственного строя в военно-бюрократическую деспотию. В его политике и идеологии уже намечаются контуры будущей империи.
Эпоха Чжаньго вошла в традицию как классический период в истории духовной культуры Китая. И действительно, она была в известном смысле неповторимой эпохой широкой и открытой борьбы идей, фактически не стесняемой никакой официальной идеологической догмой. Ни до, ни после на протяжении древности и средневековья общество Китая не знало такой напряженности интеллектуальной жизни, такой распространенности гуманитарных учений. На городских площадях, на улицах и в переулках, во дворцах правителей и домах знати происходили идейные диспуты. В знаменитой на весь чжаньгоский Китай «академии» Цзися («У ворот Цзи») в циской столице Линьцзы одновременно сходилось до тысячи «мужей, искусных в споре», состязавшихся в красноречии.
Боевая секира. Бронза. Из раскопок столицы царства Чжуншань. IV в. до н.э.
В эту эпоху «соперничества ста школ», как ее называют источники, складывались основные направления философской мысли Древнего Китая: конфуцианство, даосизм и др., создавались авторские художественные произведения. Именно тогда как результат длительного процесса преодоления архаических форм общественного сознания и трансформации мифологического мышления в древнекитайском обществе сформировался новый социально-психологический тип личности, вырвавшейся из оков традиционного мировосприятия. Вместе с ней возникает критическая философия и теоретическая научная мысль.
Однако на глубинном уровне массового сознания продолжало господствовать нерасчлененное народно-мифологическое мышление. Культы общинных богов продолжали играть огромную роль. Кроме повсеместно распространенного культа предков семейной общины широко практиковались общинно-территориальные культы, связанные с магией плодородия, в частности весенней обрядностью. Еще с иньской эпохи существовали культы сил природы. Одним из наиболее стойких оставался сопровождаемый человеческими жертвами культ священных гор. Ритуал жертвоприношений пяти горным пикам возглавлял чжоуский ван. Когда стали возникать крупные политические образования, общинные верования должны были уступить место общегосударственным. Там, где местные культы упорно противостояли официальным, государство вело с ними борьбу. Так, в 227 г. до н.э. на захваченной царством Цинь чуской территории было предписано «искоренить местные обычаи», а после образования империи — вырубить священные рощи, где располагались капища местных божеств.
Бронзовый шлем. Из раскопок в Ляонине. Середина I тыс. до н.э.
В процессе приспособления мифо-поэтической традиции к идеологии господствующего класса из мифов изымался мотив бунтарства героев. Но искоренить из народной памяти титанический образ борца с наводнениями — самой грозной природной стихией Китая — мифического героя Гуня, восставшего против Небесного Владыки и во имя блага людей укравшего у него живую саморастущую землю, не удалось. Согласно легенде, за эту дерзость боги казнили Гуня, но тело героя оказалось нетленным, его рвали совы и черепахи и не могли растерзать. Через три года пыток Небесный Владыка повелел рассечь Гуня волшебным мечом. И тогда из его чрева вышел сын Юй, победивший вселенский потоп.
С ростом научных знаний пробивала себе дорогу критика мифологического мировоззрения, что нашло отражение в идеологии эпохи Чжаньго. В конфуцианской школе она велась с позиций историзации и рационализации, в даосской, близкой к народному творчеству, использование мифологических сюжетов превращалось в литературный прием. Наивно-реалистическая критика мифологических представлений звучит в «Вопросах Небу» — памятнике середины I тыс. до н.э., где она уже приобретает черты религиозного скептицизма.
Крылатый дракон. Бронза, инкрустированная серебром. IV в. до н.э. Из раскопок столицы царства Чжуншань в Хэбее.
Еще в эпоху Шан предки древних китайцев знали счет до 30 тысяч. Раннее развитие получила астрономия, вероятно, в связи с существованием лунного года, который необходимо было согласовывать с природными сезонами, связанными с годом солнечным, продолжительность которого была вычислена весьма точно. В 613 г. до н.э. древнекитайские астрономы впервые зарегистрировали появление кометы Галлея. В V в. до н.э. Гань Дэ и Ги Шэном был составлен звездный каталог. Астрономы умели вычислить лунные затмения и заранее предвидеть возможность солнечных. Установленная древнекитайскими астрономами периодичность движения светил сыграла важную роль в возникновении одного из основных мировоззренческих понятий древнекитайской философии — дао (пути).
Развитию письменности содействовали переход от письма на узких бамбуковых дощечках к письму на шелке и от царапающей палочки к писцовой кисточке. Размер писчего материала переставал лимитировать объем текста, что создавало возможность для собственно письменного творчества. Развивались математика, физика и особенно механика, вызванная потребностями ирригации, фортификационного и крепостного строительства.
Ритуальная бронза из царского погребения с человеческими жертвоприношениями. Хубэй. V в. до н.э.
Развитие естественнонаучных знаний способствовало утверждению стихийно-диалектических и наивно-материалистических взглядов. Ранние диалектические идеи получили отражение в натурфилософском сочинении — «Книга перемен» («Ицзин»). Исходя из ее постулата об изменчивости всего сущего, авторы философского трактата середины I тыс. до н.э. «Сицычжуань» развивали мысль о движении как неотъемлемом свойстве объективного мира и представляли кардинальное ицзиновское понятие «тайцзи» (великий предел) как первоматерию — некую изначально двойственную сущность, порождающую противоположные субстанции ян и инь.
В эпоху Чжаньго происходило культурное сближение царств, чему способствовало распространение древнекитайской иероглифической письменности. Благодаря отсутствию в ней прямой связи между чтением и графическим начертанием она могла использоваться носителями любого языка. Грамотность охватывала достаточно широкие слои населения и считалась признаком образованности. Показательно, что царские указы не просто оглашались, но записывались на скрижалях и выставлялись у городских ворот для публичного ознакомления. Перемещения людских масс в ходе непрерывных войн и переселений, вызванных колонизаторской политикой «сильнейших» царств, вели к постепенному смешению и нивелировке диалектов, в связи с чем начинал складываться единый устный древнекитайский язык.
Элемент древка секиры. Золото с инкрустацией. Из раскопок с Хэбее. Эпоха Чжаньго.
Эпоха Чжаньго считается «золотым веком» китайской философии. В это время возникают философские учения в собственном смысле слова. Важнейшие из них —
— оказали огромное влияние на все последующее развитие китайской философской и общественно-политической мысли.
Конфуцианство возникло на рубеже VI-V вв. до н.э. Его основоположником считается Учитель Кун (Кунцзы, в латинской транскрипции — Конфуций, 551-479 гг. до н.э.) — странствующий проповедник из царства Лу, который был впоследствии обожествлен. Государственный культ Конфуция с официальным ритуалом жертвоприношений, учрежденный в стране в 59 г. н. э., просуществовал в Китае вплоть до 1928 г. Учитель Кун излагал свое учение изустно в форме диалогического собеседования. Изречения Конфуция были затем записаны его учениками и сведены в трактат «Луньюй» («Беседы и суждения»).
На протяжении многих веков «Луньюй» являлся своего рода катехизисом конфуцианства и вплоть до XX в. составлял основу начального обучения в китайских школах, где от учащихся требовалось его зазубривание наизусть. Официальная традиция связывала с именем Конфуция исключительный пиетет в Китае к грамотности, «книжной учености». Конфуций впервые в истории Китая открыл частную школу. В школе Конфуция преобладала практическая философия, связанная с проблемами нравственности и управления. Конфуций уделял главное внимание не вопросам бытия, а человеку и человеческому обществу. Впоследствии конфуцианцы создали свою каноническую литературу, в которую включили будто бы отредактированные Конфуцием «Книгу перемен», «Книгу песен», «Книгу преданий» и лускую летопись «Чуньцю», якобы им написанную.
Дух-хранитель из могилы. Из раскопок в Хэнани. V-III вв. до н.э.
На протяжении дальнейшей истории Древнего Китая конфуцианство претерпело существенные изменения. Из религиозно окрашенного, но преимущественно политико-социально-этического учения оно в условиях древнекитайской империи Хань превратилось в философско-теологическую систему и даже заявило свои притязания на роль мировой религии, хотя им и не суждено было сбыться.
В целом древнее конфуцианство поражает своей архаичностью, огромной ролью в нем культа предков, сильными пережитками мифологического, социо-антропоморфического сознания, неотделенностью физического от морального. Оно восприняло традиционные древние верования в сверхъестественную силу Неба как верховного божества, развивало учение о сознательной Воле Неба и о священном характере власти земного правителя как Сына Неба.
По конфуцианскому учению, общественная структура, как и устройство мира, вечна и неизменна, каждый в ней по Воле Неба занимает строго определенное место. Небом предопределено деление людей на:
Кредо Конфуция: «Правитель должен быть правителем, отец — отцом, сын — сыном». Конфуций был противником введения писаного права, призывая к возрождению древних обычаев и методов управления. Идеалом его была эпоха Западного Чжоу.
Религиозно-философские проблемы конфуцианства разрабатывал Мэнцзы (372-289 гг. до н.э.), теоретически обосновывая постулат о Воле Неба, осуществляемой через «гуманное правление» высоконравственного государя. Основу «гуманного правления» составляло беспрекословное следование традиции, не допускающее отступления от заветов божественных предков — правителей «золотого века» древности во главе с Яо и Шунем. Мэнцзы выдвинул концепцию Кары Небес — Гэмин (Изменения Воли Неба), пытаясь представить насильственную смену власти как возмездие, ниспосланное свыше, но отнюдь не как бунт снизу.
Конфуцианство освящало общественное неравенство, стояло на страже монархии, представляя ее единственно угодной Небесам формой правления. «Как на небе не может быть двух солнц, так и у народа не может быть двух правителей», — провозглашал Мэнцзы. Учение Конфуция и Мэнцзы о «гуманном правлении» было призвано обосновать право потомственных знатных родов на политическое господство, возведенное к Воле Неба.
Аристократическая мораль раннего конфуцианства ярко проявилась в учении Сюньцзы (313-238 гг. до н.э.) о ритуале. Заключающий в себе этические, политические и правовые нормы, ритуал выступает у него высшей формой различий между «теми, кто наверху» и «теми, кто внизу». Господство одних над другими Сюньцзы объявлял извечным состоянием общества. Он утверждал (в отличие от Мэнцзы), что натура людей изначально зла, что социальное и имущественное неравенство коренится в природе человека, требовал соблюдения сословных различий между знатью и народом.
Знаменитая фраза Конфуция: «Я передаю, а не создаю» — стала основополагающей для теории и практики ортодоксального конфуцианства, противящегося новому, осуждающего всякий намек на свободомыслие. Идеи конфуцианства о независимости знания от практической деятельности стали препятствием развитию естественных и прикладных наук. Несмотря на некоторые элементы наивно-материалистического мышления в раннем конфуцианстве, в дальнейшем оно развивалось в русле идеалистической философии.
Бронзовый сосуд с драконами. Из раскопок в Хэбее. IV в. до н.э.
Возникновение даосизма традиция связывает с именем полулегендарного мудреца из царства Чу, будто бы старшего современника Конфуция, Лаоцзы, который считался автором натурфилософского трактата «Даодэцзин» («Книга о дао и дэ»; записана, по-видимому, в IV-III вв. до н.э.). В отличие от метафизического в целом конфуцианства даосское мировоззрение проникнуто яркими чертами стихийно-диалектического мышления. Основная категория учения дао трактовалась как «путь природы», «мать всех вещей». Социальным идеалом древнего даосизма был возврат к «естественному», первобытному состоянию и внутриобщинному равенству — «золотому веку» даосской утопии. Даосы резко порицали социальный гнет. Они осуждали войны, выступали против богатства и роскоши знати, поборов властей, доводящих народ до нищеты, бичевали жестокость правителей и самочинство сановной элиты. Лаоцзы выдвинул теорию недеяния, которая в плане социологическом, с одной стороны, была направлена на ограничение произвола власть имущих, а с другой — проповедовала пассивность как принцип жизни, обрекая массы на следование дао — естественному ходу вещей.
Древние даосы признавали объективность мира, выступали против обожествления неба. Они учили, что небо, как и земля, — всего лишь части природы. Мир в их представлении состоял из мельчайших неделимых материальных частиц ци и находился в постоянном изменении, где все бесконечно переходило в свою противоположность: «неполное становится полным, кривое — прямым, пустое — наполненным, ветхое — новым». Даосы отрицали культ предков, отвергали жертвоприношения небу, земле, рекам, горам и другим обожествленным явлениям природы.
Идеи древнего даосизма получили развитие у философа Лецзы (V-IV вв. до н.э.). Лецзы по прозвищу Защита Разбойников, родом из царства Чжэн, вышел из среды ремесленников. Трактат, названный его именем, дошел в поздней записи, однако, по мнению ученых, в нем достоверно изложены взгляды мыслителя. Лецзы был выдающимся материалистом и диалектиком древности, трактуя категорию дао как «вечное самодвижение материи». Он заявлял: «Вещи сами рождаются, сами развиваются, сами формируются, сами окрашиваются, сами познают, сами усиливаются, сами истощаются, сами исчезают. Неверно говорить, будто кто-то намеренно порождает, развивает, формирует, окрашивает, дает познание, силу, вызывает истощение и исчезновение».
Украшение дышла колесницы. Позолоченная бронза с серебром. Из раскопок в Хэнани. V-III вв. до н.э.
Теория материи Лецзы близка к представлению об атомистическом строении вещества. В качестве материальной субстанции в его учении выступают два первоэлемента:
«Вся тьма вещей выходит из семян и в них возвращается», — говорил он. Философ рассматривал небо как «скопление воздуха», а землю — как «скопление твердого вещества». Он развивал материалистическую концепцию о вечности и бесконечности Вселенной, о множественности миров, одним из которых является земной мир. Лецзы принадлежит научно-материалистическое, атеистическое по своей направленности учение об эволюции жизни на Земле от простейших организмов до человека. Лецзы отвергал идею о предопределенном свыше предназначении человека, о загробной жизни и бессмертии души. Мыслитель утверждал, что душа человека состоит из тех же частиц, что и его тело, но только более легких и теплых.
Крупнейшим представителем классического даосизма являлся блистателъный художник слова, занимающий уникальное место в китайской культуре, Чжуанцзы (около 369-286 гг. до н.э.). Сведения о его жизни крайне скудны. Известно, что родился он в царстве Сун. Философия Чжуанцзы противоречива, наряду с иеалистическими положениями она содержит глубокие материалистические идеи и гениальные догадки о мироздании. Основой учения мыслителя является концепция дао. Дао (истинный властелин, великий учитель) выступает в его доктрине как сущность бытия, субстанциальная основа мира, абсолютное единое начало, от которого происходят все вещи, постоянно изменяющиеся в вечном круговороте мироздания. Жизнь — непрерывный поток движения. Всеобщность изменений и переход явлений в свою противоположность делают все качества относительными.
Ритуальный колокол. Бронза. IV в. до н.э. Из раскопок столицы Чжуншань в Хэбее.
Чжуанцзы утверждал природное равенство людей, отстаивал право на индивидуальную мораль, отрицал деление на «благородных» и «ничтожных», сочувствовал рабской доле, страстно обличал стяжательство и лицемерие власть имущих. Среди его героев много тружеников, искусных умельцев. Чжуанцзы заявлял, что этические принципы конфуцианства «гуманность», «справедливость», «долг» чужды истинной природе человека и так же не нужны ему, как «шестой палец на руке». Его особенно занимала проблема жизни и смерти. Решая ее материалистически, философ утверждал: «Со смертью тела исчезает душа человека». Чжуанцзы развенчивал постулат о целенаправленной «Воле Неба». Мировую стихию мыслитель уподобил «огромному плавильному котлу», в котором непрестанно и вечно переплавляется вся «тьма вещей».
Общая идейная направленность древнего даосизма, осуждение им социальной несправедливости отвечали настроениям общинных масс, в чем и крылась причина его популярности. В нем получил отражение пассивный протест общественных низов против эксплуатации. Вместе с тем натурфилософские воззрения и широта этических принципов привлекали к даосизму представителей господствующего класса, однако в их интерпретации доктрина недеяния приобретала нередко ярко выраженный индивидуалистический характер.
В идеологическую борьбу активно включилась школа моистов, выступавшая против конфуцианства. Название этой школы идет от имени ее основателя Мо Ди, или Учителя Мо (около 468-376 гг. до н.э.). Место его рождения не установлено, возможно, он жил в Чу, где его учение получило широкое распространение. Учение Мо Ди было направлено против засилья наследственной аристократии, ее привилегированного общественного и политического положения.
Мо Ди обличал паразитизм родовитой знати, ее моральное вырождение, роскошь ее дворов, противопоставлял ей тяжелую трудовую жизнь простолюдинов и требовал облегчения положения народных низов. Мо Ди выдвинул утопическую программу переустройства общества на основе принципа «всеобщей любви и взаимной пользы». Он предлагал отменить систему наследования должностей и рангов знатности, лишить власти «ничтожную родню» правителей и придворной знати, «подобную глухим, которых поставили музыкантами». Мыслитель предлагал формировать аппарат управления сверху донизу, выдвигая мудрых людей из народа, независимо от происхождения и характера занятий. «Если земледелец, ремесленник или торговец: проявит недюжинные способности, то следует поручить ему дела управления соразмерно способностям», — заявлял он.
Великая Китайская стена
Учение моистов отличалось противоречивостью. Во многом оно было близко интересам основной массы свободных производителей. Заметный контингент в его школе составляли городские низы, из этой среды вышел и Мо Ди. Вместе с тем доктрина, выдвинутая им, не была направлена против эксплуататоров как таковых. Будучи нацелена на борьбу с правящей потомственной аристократией и ее идеологами-конфуцианцами, она не только не ущемляла новую, имущественную рабовладельческую знать, вышедшую из недр общины и рвущуюся к политической власти, но и объективно была в значительной мере выражением ее идеологии. Показательно, что богатство выступает в учении моистов как добродетель, а нищета осуждается как явление аморальное. «Богатство происходит от трудолюбия, а бедность — от нерадивости», — утверждал Мо Ди.
В моизме, видимо, нашли отражение интересы городской самоуправляющейся общины. Моисты были защитниками городов, подвергшихся агрессии, и значительная часть трактата Мо Ди посвящена искусству их обороны. Мо Ди выдвинул внешнеполитическую доктрину равенства государств как основу мирных межгосударственных отношений. Он требовал прекращения междоусобных войн, которые считал бедствием для народа и нарушением Воли Неба. «Когда войска вторгаются на чужую территорию. они вытаптывают посевы, разрушают города, засыпают каналы, сжигают храмы предков, забивают скот, непокорных убивают, а захваченных в плен связывают и уводят с собой… мужчин превращают в рабов, женщин — в рабынь», — писал он. Мыслитель разделял войны на захватнические, которые осуждал, и оборонительные, которые оправдывал.
Мо Ди выдвинул идею о социальной роли труда. В способности к целенаправленной деятельности философ видел основное отличие людей от животных. Защищая тезис о великом значении активного начала, Мо Ди выступал против как учения Конфуция с его презрением к физическому труду, так и теории недеяния Лаоцзы.
Моисты внесли вклад в развитие стихийно-научного мировоззрения. Последователи Мо Ди («поздние моисты») отбросили его теистические положения, подошли к выявлению законов формальной логики, в частности противоречия. Первыми в истории китайской философии они стали изучать процесс познания, объявляли предметом познания внешний мир как объективную реальность; считали трудовой коллективный опыт людей источником и критерием достоверности знания. У моистов получили развитие математика, физика, инженерное дело. Их учение отличалось практической целеустремленностью. В царствах Чу и Цинь они выступали за реформы, направленные против наследственной аристократии.
Политико-философское течение легизм (фацзя) зародилось одновременно с конфуцианством и даосизмом — в VII-VI вв. до н.э. Первому оно противостояло, со вторым имело во многом общие мировоззренческие черты. Важнейшими его представителями были Шан Ян (казнен в царстве Цинь в 338 г. до н.э.) и Хань Фэйцзы (отравлен в царстве Цинь в 223 г. до н.э.). Легисты материалистически толковали дао как естественный путь развития природы. Хань Фэйцзы выступал против жертвоприношений, поклонения богам и духам, разоблачал культ предков. Философские проблемы в легизме были подчинены конкретным задачам государственного устройства.
Легисты требовали введения единых, обязательных для всех законов, направленных на охрану частной собственности и утверждение единоличной власти правителя. Провозглашая гласность закона, легисты настаивали на наказаниях за малейшее его нарушение по принципу: «В строгой семье не бывает строптивых рабов». Идеал политического строя легистов, нашедший яркое выражение у Хань Фэйцзы, предвосхитил будущую имперскую государственность. С наибольшей последовательностью легистские реформы были проведены Шан Яном в царстве Цинь. Легисты были идеологами имущественной знати, связанной с развитием рабовладения, и новой чиновничьей бюрократии.
В русле материалистических идей сложилось учение Ян Чжу (430-360 гг. до н.э.). Он был родом из царства Вэй, происходил из общинной среды, владел небольшим полем, имел несколько рабов. Произведения Ян Чжу не сохранились, хотя, по свидетельству Мэнцзы, в его время «слова Ян Чжу заполнили Поднебесную». Его учение вызывало яростные нападки и конфуцианцев, и даосов, и легистов. Идейные противники сделали все, чтобы «заткнуть рот Ян Чжу». О его взглядах известно косвенно, из сочинений других философов.
В центре философии Ян Чжу стоит наивно-материалистическое учение о человеке. Ян Чжу считал, что природа и человек как ее составная часть подчинены необходимости, заложенной в самих вещах. В объективно существующем мире все «совершается само собой». Человек должен постичь дао (закон природы) и не действовать вопреки ему. Человек состоит из тех же «пяти первоэлементов», что и вся природа, отличаясь от других живых существ лишь разумом. Распространенное в древнекитайской философии представление о мире как единстве неба, земли и человека имеет у Ян Чжу материалистический характер. Утверждая, что небо, земля и человек как части природы не подчинены надмировой, разумной силе, философ дает по сути атеистическую трактовку понятия неба, отрицающую божественную сущность последнего.
Решение проблемы жизни и смерти ставит Ян Чжу в один ряд с величайшими атеистами древнего мира. Ян Чжу рассматривал смерть как закономерное природное явление. «По закону природы не существует бессмертия. По закону природы нет вечной жизни», — сказал мыслитель. Ян Чжу считал этическим идеалом наслаждение жизнью и счастье индивидуума. «Следует наслаждаться при жизни, а не тревожиться о том, что будет после смерти», — учил он. Однако, заявляя, что «нужно осуществлять то, что желают наши органы чувств, нужно действовать так, как хочет наша душа», Ян Чжу имел в виду разумное удовлетворение потребностей и утверждал, что чрезмерные желания вредят природе человека.
С исключительной резкостью он опровергал возможность загробной жизни, отвергал культ предков, похоронную обрядность, жертвоприношения. Гуманизм этических взглядов Ян Чжу раскрывается в осуждении им насилия и социального лицемерия, в сочувствии обездоленным, в готовности «дать отдохнуть усталому, накормить голодного, обогреть замерзшего». Философ выступал и против бедности, и против чрезмерного богатства. Философия Ян Чжу носит жизнеутверждающий характер: смысл жизни — в стремлении человека к счастью, в развитии его физической и духовной сущности.
В эпоху Борющихся царств появляются первые произведения индивидуального творчества в поэзии. Источником древнекитайской словесности была устная народная традиция, и прежде всего мифы.
В царстве Чу творил великий поэт древнего Китая Цюй Юань (340-278 гг. до н.э.) — лирик и трагик. Стихи его отличаются изысканностью формы и глубиной содержания, насыщены мифологическими образами. В изгнании он создал оду «Скорбь изгнанника» — свою поэтическую исповедь. Она заложила основу песенного жанра фу — лирических и лиро-эпических од с прозаическим вступлением, которые получили развитие в следующую эпоху.
В развитие поэзии внес свой вклад чуский поэт Сун Юй (290-223 гг. до н.э.). В отличие от скорбно-пессимистических стихов Цюй Юаня лирика Сун Юя пронизана ощущением радости жизни. Он считается первым в Китае певцом любви и женской красоты. Поэзия любовного томления нашла отражение в одах «Распутный Дэнту», «Горы высокие Тан», в «Оде о Бессмертной».