МЕНЮ МЕНЮ
– знак употребляется в тексте, когда иероглиф не может быть прочитан или верно интерпретирован.
Согласно чжоуской исторической традиции, правителем, открывшим поздний период истории шанцев, был Пань Гэн (около 1300 г. до н.э.). С ним связывали перенос столицы государства в местность, называвшуюся Инь. По свидетельству одного из фрагментов утраченной позднечжоуской летописи «Погодовые записи на бамбуковых планках» (Чжушу цзинянъ), «Пань Гэн… перенес [столицу] из Янь в Бэймэн, который стал называться Инь».
В чжоуских эпиграфических и литературных памятниках этот топоним стал главным обозначением страны Шан и, возможно, самоназванием ее народа. В найденных в 1977 г. близ г. Сианя гадательных текстах владыку этого государства называли ваном (господином) Инь. Судя по надписям на гадательных костях, обнаруженных под Сианем, здесь было место проведения обряда гадания представителями «иньского вана», что может свидетельствовать в пользу того, что в то время этот район (возможно, заселенный чжоусцами) находился под контролем шанских ванов. Однако в текстах, составленных писцами сяотуньского оракула, нет упоминаний столичного города Инь. Здесь ему даются описательные названия: Да и Шан, или «Великое поселение Шан», Тянь и Шан, или «Небесное поселение Шан». Территория, сосредоточенная около столицы, в гадательных текстах называется Чжун шан, или «Территория шанцев, расположенная в центре». Вокруг лежали так называемые «земли» (фан), именовавшиеся по странам света. Вся эта обширная область, состоявшая из центра и четырех окрестных «земель», в гадательных текстах выступает как объект вопросов о видах на урожай. Она и составляла, по-видимому, ту зону, где осуществлялся непосредственный контроль шанских властей.
Единственным источником, который, на наш взгляд, дает возможность достаточно адекватной реконструкции ряда аспектов истории позднешанского общества, являются гадательные тексты. Однако их датировка связана со значительными трудностями, так как в них нет упоминаний имен живых правителей. К счастью, в весьма поздней передаче сохранился полный генеалогический перечень всех шанских ванов — а именно в «Записях историографа» Сыма Цяня (145-88 гг. до н.э.). Он, безусловно, достоверен, так как в большинстве случаев находит подтверждение в данных гадательных текстов, упоминающих всех шанских правителей исторического времени и длинный ряд их предков.
В основе хронологизации и периодизации гадательных текстов лежит анализ ряда особенностей гадательных формул. Так, по характеру ритуализации имен умерших предков, встречающихся в отдельных текстах, можно установить, при каком из позднешанских ванов было совершено данное гадание. А систематизация имен гадателей и наблюдения над эволюцией письма позволили ученым выделить среди известных науке гадательных текстов пять обширных комплексов, каждый из которых относится к определенному периоду –
Таким образом, сумма годов правлений этих девяти ванов образует время активности аньянского оракула и расцвета позднешанской культуры. Хронологически оно соответствует периоду между XIII и XI вв. до н.э. Ни одна из существующих ныне хронологий эпохи Шан-Инь, берущих за основу 1122 или 1028 г. до н.э., которыми Лю Синь (жил в конце I в. до н.э. — начале I в. н.э.) и «Погодовые записи на бамбуковых планках» датировали гибель этой династии и победу Чжоу, не могут быть признаны научными и приняты в расчет в современных исследованиях. Лю Синь, исходивший из упоминания о положении планеты Юпитер в момент решающей битвы чжоусцев с шанцами, оперировал фантастическими календарными расчетами и астрономическими данными эпохи Хань. «Погодовые записи» использовали также позднейшие вычисления, относившиеся к периоду Чжаньго. Неоднократные попытки установить абсолютные даты для позднешанского времени с помощью идентификации лунных затмений, упоминаемых в надписях на гадательных костях, пока что нельзя признать успешными. Они исходят из допущений, что надписи хранят память о ряде реальных астрономических явлений, а не о сфабрикованных знамениях, что в употреблявшийся в позднешанское время шестидесятидневный цикл не вкрадывались ошибки и искажения и т.д., подрывающие веру в надежность полученных данных.
На данный момент наука располагает тремя датированными с помощью радиокарбонного анализа образцами, которые позволяют уточнить общие черты хронологической ориентации позднешанского периода:
Другой особенностью многих гадательных текстов, значительно снижающей их ценность как источника, является то, что они регистрируют лишь обращение шанского правителя к божеству и ответы оракула о возможных результатах тех действий, которые шанцы собираются предпринять. В некоторых случаях записывались и ответы о результатах действий, предпринятых в итоге гадания. Специфичность источника крайне осложняет процедуру извлечения сведений, необходимых для выработки рабочей модели того или иного элемента позднешанских политических и социальных структур. Очевидно, что преодолеть «субъективность» гадательных текстов и превратить информативные части гадательных формул в объективные известия невозможно без предварительного обзора некоторых основных особенностей религиозных представлений шанцев. Это обстоятельство делает необходимым, чтобы воссозданию важнейших черт позднешанской государственности, связанной с нею территориально-административной организации, методов управления и т.д. было предпослано описание позднешанской концепции божеств и их атрибутов, а также всей структуры организованного поклонения «высшим силам».
В пантеоне шанцев сочетались одушевленные явления и объекты природного мира с духами предков. Одному из богов присвоены были функции верховного распорядителя космоса и устроителя божественного и человеческого планов бытия. Известный по гадательным текстам как Шанди, он был первым в ряду тех высших сверхъестественных существ, которых шанцы обозначали термином ди. Основным и наиболее последовательно проводимым в гадательных текстах атрибутом Шанди было господство над божествами небесной сферы: над восточной и западной матерями, которых отождествляют с солнцем и луной, над божествами облаков, ветра, дождя, снега и над земными божествами, ведавшими сторонами света, горами, потоками, а также предками правящего рода. В то же время Шанди мыслился как центр космоса. По четырем направлениям располагали его периферию, управлявшуюся четырьмя фонами, божествами четырех главных сторон горизонта.
Украшение в виде мифической птицы. Нефрит. Из могилы верховной жрицы и воительницы Фу Хао. Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
Надо сказать, что ориентированность пространства согласно пяти кардинальным точкам составляла существеннейшую черту структуры мира шанских богов. В гадательных текстах владевшие четырьмя сторонами света фаны иногда выступают как властители четырех ветров, игравших столь существенную роль в жизни древних земледельцев.
Согласно шанской религиозной доктрине, Шанди управлял, или, как сказано в гадательных текстах, «отдавал приказания» всем природным стихиям, его воля постоянно проявлялась в человеческих делах, но он был слишком далек от мира людей, и последние не смели прямо обращаться к нему со своими будничными просьбами. Но они могли вступать в контакт с нескончаемым рядом обоготворенных предков правителя, через них передавать Шанди просьбы о ниспослании дождя или мольбы об урожае, просить у них совета, призывать их на помощь. В качестве главнейших посредников между человеческим и сакральным планами бытия люди Шан выделяли группу мифических первопредков правящего рода. В легендарной части родословий шанских ванов они занимали место у самых истоков генеалогического ряда. Древние соединяли в этих сверхъестественных существах черты человеческих предков и природных божеств. В гадательных текстах они чаще всего принимали облик водного потока и горной вершины. Сожжение предназначенных им жертвоприношений указывает, по мнению исследователей, на то, что древние причисляли их к разряду небожителей, единых по своей природе с Шанди. Близость первопредков к Шанди, а также то, что древние видели в них, по-видимому, управителей воды и облаков, объясняет, почему к ним в некоторых случаях обращались как к подателям дождя и урожая.
Проявившаяся в гадательных текстах тенденция к взаимному сближению всех обитателей небесной и земной сфер нашла отражение в позднейших генеалогических легендах, известных в чжоуских версиях, где Шанди сливается с мифическими первопредками и превращается в прямого родоначальника шанцев. Отразившиеся в позднешанской религиозной практике процессы совмещения природных божеств с духами предков привели к возникновению представлений о том, что их функции в мире людей в основном совпадали. Однако в некоторых случаях участие духов предков в человеческих делах носило более сокровенный характер и описывалось в специфических терминах. Так, только духам предков приписывалась способность «пестовать», «оберегать» правителя, его поля и урожай проса.
Духи предков, обладавшие, согласно верованиям шанцев, способностью проникать в обитель Шанди и «гостить» у него, служили как бы связующим звеном между миром богов и миром людей. В гадательных текстах сохранились следы представлений о том, что каждый шанский правитель в период своего земного существования через цепь воплощений был неразрывно связан со всей линией своих генеалогических предков. Особая позиция духов предков правителя подчеркивалась тем, что только им, в отличие от богов природного космоса, приносили в жертву, носившую характер таинства приобщения, домашних животных и людей. В распоряжении современной науки пока что нет данных о присутствии нравственного элемента в религиозных представлениях шанцев. Гадательные тексты не содержат указаний на то, что благосклонность высших сил зависела от личных добродетелей правителя или его приближенных.
В гадательных текстах отразилось убеждение шанцев в том, что мир людей был земным аналогом, земной реализацией мира богов. Средоточием мира людей считали населенную шанцами территорию Чжуншан или Шан, персонифицировавшуюся в личности правителя, который носил титул ван и пребывал, согласно религиозной доктрине, в сакральном единстве с кланом обоготворенных предков.
Существенный элемент картины мира составляла окружавшая центр Шан периферия, которая, как и в мире богов, была ориентирована по четырем главным сторонам горизонта и состояла из четырех «земель», или четырех фанов, — «стран света». Дальнейшая детализация этой картины мира, как свидетельствуют гадательные тексты, была следствием слияния полуфантастической систематизаторской схемы с постоянно расширявшимся реально-географическим кругозором шанцев. На пространстве, занятом «странами света», древние помещали группы малых фанов, представлявших собой как описательно-классификационные единицы (Лунфан — «страна дракона», Юйфан — «страна возниц», Мафан — «страна лошадей»), так и подлинные этнополитические образования — Цюнфан, Цянфан, Цзифан, Туфан, Жэнъфан и т.д. Употребление во всех этих случаях термина фан служило лишь указанием на то, что речь идет о районах, составлявших дальнюю и обычно враждебную периферию шанского мира. Очевидно, что термин фан не имел никакого отношения к структуре тех реальных этнополитических образований, в названия которых он был введен шанцами, и поэтому предложенное некоторыми исследователями толкование его как обозначение рода или племени кажется неправомерным.
Схема сложившейся в шанское время модели мира проявлялась в известных по гадательным текстам элементах реальной территориально-административной организации самих шанских земель. Здесь низшей единицей территориальных объединений было — «поселение». Нет данных об общем числе их в шанских землях. Сохранилась, однако, запись гадания — «В день игуй… не разрушат ли сорок поселений?», — которая свидетельствует, что количество таких единиц исчислялось десятками. Столица шанцев была центром, вокруг которого располагались четыре периферийные области — би, обозначенные по четырем главным сторонам горизонта. Это утверждение можно проиллюстрировать рядом гадательных текстов: «Гадание в день цзисы, гадатель спросил, приказать ли быть в южном би», «Дайфан напало на двадцать поселений [западного] би, в день гэнъинь дождь пришел с юга». Следует сказать, что присущее мышлению шанцев стремление к иерархическому членению ойкумены на центр и периферию, к ориентации ее элементов по пяти кардинальным точкам нашло широкое отражение в шанской географической номенклатуре.
Ритуальный топор для человеческих жертвоприношений. Бронза. Позднешанский период.
Ареал распространения шанских владений занимал земли провинции Хэнань. За его пределами, между собственно землями Шан и поясом фанов, трактовавшимся в гадательных текстах обычно как враждебная сила и источник тревог, лежал ряд областей, над которыми шанские ваны осуществляли прямой или косвенный административный контроль.
Все эти области, а также целый ряд местностей с шанским населением современные исследователи склонны рассматривать как территории «родовых коллективов», их начальников при этом считают «главами родов». Несомненно, что некоторые из числа топонимов, ставших известными в шанское время, были теснейшим образом связаны с жизнью определенных кровнородственных объединений. Так, среди иньских (шанских) кланов, упоминаемых чжоускими историографами, есть клан Сяо. В свою очередь, в гадательных текстах встречается обозначенная упрощенной формой того же иероглифа местность Су, населенная, очевидно, представителями этого клана. Вряд ли, однако, при отсутствии какой-либо дополнительной информации допустимо делать окончательные выводы о характере социальной организации всех ее жителей. Что же касается местной администрации, то, по данным гадательных текстов, власть здесь одно время принадлежала посланному из центра наместнику, в роли которого выступал сын вана по имени Цзы Су. Вообще в шанское время практика поручать представителям царского рода управление областями была широко распространена.
Из гадательных текстов известно, что управителем плодородной области Цюе, расположенной, по определению Сиракавы Сидзуки, на месте современного уезда Вэньсянь (провинции Хэнань), был младший брат вана У Дина. Сама область Цюе входила в систему шанского военно-административного контроля, о чем свидетельствует размещение в ней посланных из центра военных отрядов: «Гадание в день моуцзы. Приказать ли… отправиться в Цюэ и стать там лагерем».
Аналогичным было административное положение и ряда пограничных областей. Об этом можно судить по сохранившимся донесениям о вторжениях враждебных фанов. Эти донесения поступали в шанскую столицу и здесь вводились в гадательные тексты, чтобы стать предметом обсуждения с оракулом. В качестве примера можно привести фрагменты гадательных записей, относящихся к области Ю (у северных отрогов хребта Тайхан):
«На девятые сутки в день синьмао действительно пришла беда с севера. Из Ю царская жена Жань сообщила: „[Люди из племени] туфан напали на наши поля, [захватили] десять человек…”»;
«Гадание в день гуйчоу, гадатель Чжэнь спросил, будут ли утраты и печали в [новой] декаде. На четвертые сутки в день гэншэнъ опять пришла беда с севера. Царский сын сообщил: „В минувший день цзячэнъ [племя] фан вторглось в Ю, захватило пятнадцать человек”».
Следовательно, в период, к которому относятся данные сообщения, власть здесь находилась в руках жены и сына вана У Дина. Материалы из найденной на сяотуньском городище ямы-архива YH 127 указывают на то, что ряд местностей, располагавшихся в непосредственной близости от враждебного шанцам народа жэньфан, локализуемого на границе провинций Шаньси и Шэньси, в долине р. Вэй, при предпоследнем шанском правителе Ди И также находились в ведении назначенных из центра администраторов.
Среди шанских пограничных областей были и такие, которыми управляли местные владетели. Это относится к Си, которую обычно локализуют на землях уезда Шаньсянь (провинции Хэнань). В гадательных текстах с этой областью связана деятельность Си Чжэня, бывшего центральной фигурой антитуфаньских военных экспедиций при У Дине, и его наследника Си Хо. Судя по их именам, они происходили из местной знати. Определить их политический статус не представляется возможным. Очевидно, что они официально разделяли шанскую религиозно-политическую доктрину и признавали шанскую систему ценностей. Известен фрагмент гадательной надписи, упоминающей об участии Си Чжэня в жертвоприношениях предкам шанского вана. Известны его доклады шанскому вану, которые он, подобно ванским наместникам в Ю, должен был регулярно представлять в столицу: «Си Чжэнь сообщил: „Туфан напало на нашу восточную пограничную территорию, разрушило два поселения. Туфан также напало на поля нашей западной пограничной территории”». Си, в которой административное деление было построено по шанскому образцу, судя по всему, входила в состав шанской государственности не на правах свободного федерата, а как подчиненная структурная единица.
Ритуальный сосуд с орнаментом в виде маски таоте. Эпоха Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
Владетелям территорий, расположенных на периферии шанского мира, которые признали гегемонию шанского вана, участвуя в государственном культе, шанцы присваивали титул хоу. Информация, имеющаяся в распоряжении современных исследователей, не дает основания для вывода о том, что периферийные хоу были главами союзных шанцам родо-племенных образований. Подчиненное положение владетелей пограничных областей выражалось в том, что они были обязаны регулярно присылать шанскому вану дары, предназначавшиеся для жертвоприношений его предкам, а также выставлять военные отряды для участия в походах против враждебных фанов. Среди многочисленных серий гадательных записей, касающихся пограничных областей, вопрос о том, получат ли шанцы в свое распоряжение пограничные отряды, встречается едва ли не чаще всего.
Существовала еще одна форма реализации территориального верховенства шанских ванов. Во все периферийные по отношению к шанскому центру области регулярно направлялись посланцы вана, с тем чтобы в специально выбранных пунктах совершать жертвоприношения обожествленным предкам шанского правящего рода. Приведенные выше свидетельства о появлении в позднем Шан первых попыток ориентации на формально классифицированные критерии в географических описаниях (членение земель Шан и пограничных областей на центральные и периферийные районы), а также данные о создании разных форм управляемой из центра местной администрации указывают на то, что процесс формирования территориально-административной структуры, характерной для общества публично-правового типа, уже начался.
Одновременно с этим хорошо известны указания источников на сохранение в позднешанском обществе определенного комплекса патриархальных отношений и кровнородственных уз. Рядом историков, изучавших сведения гадательных текстов, было отмечено, что подавляющее большинство шанских имен совпадает с географическими названиями. Эта закономерность проявлялась на протяжении столетий. Она, как полагают, отражала обычную для общества, сохраняющего элементы родовой организации, устойчивую связь членов рода с определенной местностью. Следовательно, в позднем Шан наряду со складывавшимися территориально-административными объединениями продолжал жить старый, традиционный тип общественных связей. Подобный дуализм отражал противоречивость и многоликость форм социально-политического развития позднешанского общества. Наиболее отчетливо динамические сдвиги и возникновение качественно новых явлений обнаружились в сфере управления этим обществом. На базе серий однозначно интерпретируемых гадательных текстов здесь можно определить ряд уровней, где общественные институты, присущие родовому устройству, были уже заменены коллегиями должностных лиц, представлявших господствующую верхушку во главе с ваном, и где появились совершенно новые органы принудительной власти, обособленные от народа.
Ритуальный сосуд для вина в виде синкретического животного: дракона, тигра, змеи, совы. Бронза. Сяотунь. Хэнань. Вторая половина II тыс. до н.э.
Протекавший в позднешанское время процесс организационного оформления господствующего класса, выделившегося в результате роста имущественной и социальной дифференциации, был теснейшим образом связан с формированием древнейшей религиозно-политической доктрины. Так, представление о личности вана как средоточии земного мира, как гаранта его гармонического существования определило ряд характерных особенностей конституирования господствующего слоя, создания корпорации профессиональных управителей в позднем Шан. Восприятие этого идеологического представления было одним из необходимых условий допуска в корпорацию. В позднешанское время большинство должностных лиц, составлявших администрацию вана, обозначались изобразительным иероглифом чэнь, представлявшим собой схематический рисунок широко раскрытого глаза. Он означал не юридическое состояние подданства и не объект власти, как впоследствии, а постоянный надзор за всем, что производилось по приказу вана. Среди этих «надзирателей» наиболее распространенными были два типа титулов:
Очевидно, что содержание данных титулов прямо указывает на характер и продолжительность контакта тех или иных групп представителей господствующего класса с ванами.
Действительно, титулы второго типа применялись по отношению к давно умершим слугам прежних правителей, которые прославились своей преданностью и умом. Согласно поверьям того времени, между ними и рядом обоготворенных представителей ванского рода существовала давняя сакральная близость, что делало их также объектом поклонения. В сравнении с ними все находившиеся в непосредственном подчинении у живого вана, независимо от их реального возраста, считались молодыми слугами, только что вступившими в контакт со своим повелителем. Социальный статус малых чэней был достаточно высок. Надпись на позднешанском бронзовом сосуде Сяочэнъ У дин свидетельствует, что в их число входили ближайшие родственники вана. Административные функции малых чэней были многообразны: они руководили сельскохозяйственными работами, участвовали в военных походах, надзирали за колесницами и лошадьми, выступали в роли гадателей и т.д.
По шанским текстам известна еще одна категория профессиональных управителей, тесно связанных с персональным культом вана и его предков. Их обозначали иероглифом я, представлявшим в то время символическое изображение модели мира, погребальной камеры и храма с жертвенником. Записи гадателей упоминают, что их обязанностью было участие в особом ритуале, имевшем целью «пестовать и оберегать вана». Однако в действительности они, как и малые чэни, осуществляли от имени вана административный контроль в самых различных сферах социально-экономической жизни позднешанского общества. Имеются известия о том, что им подчинялись отряды подневольных людей, использовавшиеся как на различных работах, так и для военных целей. В одной из надписей читаем: «Гадали в день линъю, следует ли управителю я по имени… с отрядом [подчиненных ему людей] отправиться в Цун? [Божество] согласно».
Характерной чертой централизованной системы управления и надзора в области земледелия, являвшегося основой общественного производства шанцев, была ее теснейшая связь с различными религиозно-магическими ритуалами. Так, наряду с регулярными «инспекциями полей», имевшими целью знакомство на местах с состоянием почвы и других природных факторов, ван и его агенты осуществляли «инспекции быков», в ходе которых наблюдали за подготовкой жертвенных животных к соответствующим обрядам. Возможно, что сама позиция вана в роли верховного распорядителя всех трудовых процессов, связанных с возделыванием земли, посевом или сбором урожая, рассматривалась как атрибут приписывавшихся его личности магических мироустроительных способностей. В целом ряде случаев тексты говорят о ванах как об участниках этих трудовых процессов. Составлявшие тексты гадатели имели, по-видимому, в виду выполнение ванами определенных функций при отправлении соответствующих земледельческих культов и магических обрядов типа сакральной пахоты. Что касается реального руководства полевыми работами, то ваны осуществляли его обычно через подчиненных им должностных лиц — через малых чэней или просто «управителей» без определенного звания. Перед тем как отдать распоряжение о начале очередного цикла работ, в каждой обширной области шанских владений или в каждой местности советовались с оракулом:
По гадательным записям известно о производившейся под контролем властей «обработке посевов проса» в Дун, Гун и Лунъю, «сборе урожая» в Цзин, «выпасе скота» в Шан, «уборке сена» в Юн и т.д. Данные из архивов гадателей позволяют высказать ряд соображений о характере всех этих работ. Для их выполнения, по-видимому, привлекалось не все земледельческое население указанных местностей, а лишь часть его. Сохранилась запись гадания, в ходе которого с оракулом обсуждался вопрос, настало ли время собирать рабочую силу: «Гадатель X спрашивает, следует ли вану обнародовать великое повеление людям, [приписанным] к чжунам, гласящее: „Трудитесь совместно”? Они соберут урожай». Использованный в этом тексте иероглиф чэкун, представлявший собой крайне упрощенный рисунок группы людей, занятых полевыми работами, в позднешанское время выступал как обозначение отряда крестьян, следовавших за должностным лицом.
Ритуальный сосуд для вина с орнаментом в виде птиц и драконов. Бронза. Нинсян. Хунань. Вторая половина II тыс. до н.э.
Есть упоминания о том, что в некоторых случаях контроль за работой таких отрядов осуществлял сам ван: «[Гадание] в день моуинъ. Гадатель Бинь спрашивает, следует ли вану отправиться с чжунами обрабатывать посевы проса в Цзюн?» Однако обычно в роли надзирателей надписи упоминают малых чэней: «Следует ли сяочэнь (малым чэням) приказать, чтобы чжуны обрабатывали посевы проса? Первая луна». Земледельческие чжуны могли включать сотни и тысячи работников. На это указывает, в частности, содержание одного фрагментированного гадательного текста: «[Гадание] в день синъчоу. Гадатель… следует ли три тысячи человек привлечь к полевым работам?»
Централизованный контроль за работой чжунов, по-видимому, предполагал централизованное снабжение их инвентарем. Данное предположение подтверждается материалами сяотунского городища. Сельскохозяйственный инвентарь здесь находят обычно крупными партиями, В одной из землянок-хранилищ Сяотуня было обнаружено более сотни каменных серпов, а семь зольников, раскопанных в 1929-1932 гг., содержали около 3600 таких серпов. Это, несомненно, остатки того инвентаря, который распределялся между отрядами земледельцев во время уборки урожая. Большие группы чжунжэнь, т.е. «людей, приписанных к чжунам», трудившиеся, как сказано в одной из надписей, «совместно», должны были обрабатывать достаточно обширные участки земли, которые целиком находились в ведении центральной власти. Косвенным свидетельством существования подобных «казенных полей» в разных районах шанских владений служит следующее обстоятельство. Анализ гаданий о предстоящем урожае показывает, что шанских должностных лиц часто интересовали прогнозы, касавшиеся не всех земель данной местности, а лишь определенных полевых участков, часто имевших собственные названия. Например, фрагменты № 1926, 1932 коллекции университета г. Киото содержат серию однотипных записей:
на южном поле, соберут урожай зерна».Поля, являвшиеся предметом особого интереса официальных гадателей, принадлежали, по-видимому, к царскому земельному фонду. Сведения о происхождении и статусе последнего почти полностью отсутствуют. Известен лишь текст, из которого следует, что одному из управителей ван хотел поручить «сделать большое поле». Очевидно, последнее выражение предполагало, что должностное лицо вана должно было вместе с врученным ему отрядом государственных работников освоить какие-то пустые земли и превратить их в «царское поле».
В эпоху Шан в области централизованного ведения земледельческого хозяйства раньше всего появились специализированные должности и ведомства. Тексты упоминают должностных лиц, имевших весьма выразительные названия:
В разных районах шанской державы они следили за организацией труда земледельцев на казенных полях. В центре и на местах через них, очевидно, осуществлялся непосредственный контроль за сбором рабочей силы, занятой в царском хозяйстве, а также проводилась выдача чжунам орудий труда, семян и продовольствия. Однако объем управленческого труда в царском хозяйстве был настолько велик, что к нему могли привлекаться не только представители специальных ведомств, но и самые различные лица из числа непосредственных исполнителей воли вана. Так, царские полевые работы в столичной области и в окрестных районах исполнялись с участием представителей ближайшего окружения вана. Сохранился гадательный текст, содержавший вопрос: «Следует ли… призвать царскую жену Цзин, чтобы [обрабатывала] посевы проса в Шан?». По мнению одного из современных исследователей, Цзин, являвшаяся женой шанского правителя У Дина, должна была возглавить своих сородичей для работы на столичных полях. Такое предположение маловероятно. Действительно, упомянутая в цитированном тексте царская жена, судя по ее имени, происходила из области, расположенной к северу от Хуанхэ, далеко от центра шанской цивилизации. Более адекватным представляется истолкование данного текста в том смысле, что царской жене Цзин, выступавшей здесь в роли представителя центральной власти, что было делом обычным в шанское время, хотели поручить руководство отрядом местных земледельцев, выделенных для работ на столичных полях. Именно об этих полях, а не о собственной земле царской жены Цзин, как полагают некоторые авторы, идет речь в следующем гадательном тексте: «[Гадание] в день ичоу. Гадатель спрашивает, будет ли урожай на полях царской жены Цзин».
Ритуальный сосуд в виде совы — охранительницы могил. Бронза. Эпоха Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
Много гаданий, относящихся ко времени У Дина, посвящены вопросу о том, будут ли дожди в области Цзы, где, по-видимому, также имелись поля, урожай с которых принадлежал вану. Сохранились упоминания, что надзор за обработкой их осуществляло несколько должностных лиц, один из которых хорошо известен в качестве члена коллегии гадателей У Дина: «[Призвать ли] да еще Цюэ и Фу для полевых работ в Цзы? Получат урожай. Гадание в день динъю. Гадатель Чжэн спрашивает, призвать ли Фу, чтобы [обрабатывал] посевы злаков в Цзы? Получит обильный урожай». Разумеется, упомянутые здесь люди не сами трудились в царском хозяйстве, а лишь ведали группами сельского населения, связанного системой простых повинностей с домом вана. Аналогичным образом была организована обязательная работа на дом вана и в местности Мин: «[Гадание в день цзимао]. Гадатель Цяо спрашивает, не призвать ли Лэя для полевых работ в Мин».
Приведенные выше сведения отражают одну из древнейших стадий процесса становления государственного аппарата, когда имелись лишь примитивные органы управления, представленные отдельными, мало связанными между собой должностными лицами. Значительное число последних состояло из исполнителей воли вана без определенных постоянных функций. Однако уже появились должности, названия которых отражали обязанности исполнявших их чиновников. Восстанавливаемая по гадательным записям география «царских полей» указывает на распространенность и стабильность контролируемых из центра земледельческих хозяйств. Сбор рабочей силы для этих хозяйств осуществлялся скорее по территориальному, чем по родо-племенному принципу.
Наличие в архивах сяотуньских гадателей большого числа текстов, которые содержали вопросы к богам, посвященные организации обязательных работ для дома вана, свидетельствует о значительности той роли, которую играло в эксплуатации земледельцев позднешанское государство и стоявший во главе его ван.
В гадательных текстах непосредственные производители упоминаются почти исключительно в качестве членов чжунов. Вопрос о социальном содержании работ, выполнявшихся чжунами, привлекал внимание исследователей. Среди них есть немало сторонников той точки зрения, что чжуны были группами рабов. Однако в гадательных текстах неоднократно встречается упоминание о том, что члены чжунов выполняли государственные обязанности свободного населения и использовались как воины, несшие пограничную службу. Это явствует, например, из содержания надписи на фрагменте № 2142 из коллекции университета г. Киото: «Если созовем пограничную стражу для защиты от цянов и фонов в Цзуи, то нанесем ли ущерб цянам и фонам, не потеряем ли чжуны?»
Сохранилась фрагментированная надпись, содержащая указание на то, что чжуны во главе со своим начальником участвовали в жертвоприношениях в храме одного из предков шанских ванов. В некоторых случаях гадательные тексты, говоря о чжунах, выступавших как военные отряды, упоминают и те местности, где они были собраны. Например: «[Гадание] в день динхай. Следует ли вану отдать приказ, чтобы Би с чжунами из выступил против [страны] Чжаофан). Из подобных сообщений следует, что во главе периферийных чжунов стояли не местные предводители из родо-племенной верхушки, а назначенные сверху военачальники, известные по другим надписям в качестве постоянных исполнителей военно-административных поручений вана. Судя по другой надписи, сам сбор чжунов, обсуждавший вопрос, не послать ли военачальника вана, чтобы «отобрал [воинов] в Фу», также проходил под непосредственным контролем властей. Встречающийся в шанских текстах термин ванчжун — «ванские чжуны» — применялся как другое название для цзу, военно-корпоративных объединений, связанных с домом вана. Последние, подобно чжунам, могли быть использованы в качестве самостоятельных военных отрядов или же пограничной стражи. В источниках есть указания, которые могут быть истолкованы как свидетельства совпадения цзу с территориальными подразделениями. Упоминаются, например, поселение Ю и цзу того же названия. Однако вряд ли допустимо из подобных указаний делать вывод о совпадении цзу с какими-либо элементами родо-племенной организации.
Известны случаи, когда воины, входившие в цзу, очевидно, не были связаны родственными узами. Таковы отряды, называвшиеся доцзыцзу, которые объединяли молодых знатных заложников из подвластных владений и юношей из шанского правящего рода. Несомненно, что в подобных случаях за термином цзу не могли скрываться патрилинейные родственные группы. Вообще среди форм военной организации, известных по гадательным надписям, нет таких, которые бы строились на основании родо-племенных принципов. При составлении текстов, связанных с формированием больших ополчений, писцы позднешанского оракула вообще опускали и географические, и любые иные характеристики собиравшихся по всей стране отрядов, давая их воинам обобщенно-обезличенное наименование ванжэнь — люди вана: «[Гадание] в день динъю. Гадатель спрашивает, выставить ли этой весной пять тысяч людей вана, чтобы наказать Туфан! Будет им удача?» Таким образом, люди вана входили в состав армии со стабильным числом воинов. В надписях упоминаются и более мелкие подразделения, также обладавшие постоянным численным составом. Ополчение вана обычно делилось на левый, центральный и правый отряды. Ими предводительствовали не местные вожди, а имевшие особые титулы военачальники вана. В этих особенностях военно-организационной структуры отчетливо выступают черты, присущие армиям раннеклассовых обществ. Такое заключение заставляет с осторожностью отнестись к распространенному мнению, что в позднешанском обществе во всех сферах жизни господствовали первобытно-общинные отношения и родо-племенная организация. В данных надписей историк находит целую иерархию управителей во главе с ваном, представлявшую господствующий класс и захватившую ключевые позиции не только в сфере эксплуатации непосредственных производителей, но и в военном деле.
Меньше ясности в вопросе о положении основной массы населения позднешанской державы. Гадательные тексты из-за специфики своего содержания дают крайне мало для раскрытия социальной сути внеэкономического принуждения, которому оно подвергалось, а также для реконструкции его правового статуса. Анализ гадательных надписей, касающихся организации работ на «царских полях», показывает, что основная тяжесть здесь, по-видимому, ложилась на крестьян-общинников, обязанных трудиться в течение определенного срока в составе чжунов. Это, однако, вовсе не исключало возможность использования в различных работах на дом вана отрядов, состоявших из рабов.
В социальной лексике гадательных текстов нет слова, которое можно было бы с достаточной долей уверенности считать обозначением раба. Однако в известиях о походах шанцев против окружавших их племен сохранились упоминания о захвате в плен вражеских воинов и невооруженных жителей. В некоторых надписях говорится о тысячах захваченных. Плен, как известно, повсюду был самым ранним источником рабства. В шанском Китае пленных в первую очередь приносили в жертву духам предков правящего рода, но какую-то часть этих выходцев из других общественных групп, очевидно, превращали в подневольных работников. Среди гадательных записей, посвященных цянам — скотоводам, жившим на западных границах шанской державы, неоднократно встречаются вопросы об использовании пленных, принадлежавших к этому народу, в качестве конюхов и загонщиков в царском хозяйстве и царской охоте. Например:
В 1971 г. в Хоугане близ Аньяна в родовой могиле представителя господствующего класса было обнаружено насильственное сопогребение раба. Состояние костяка последнего свидетельствует, что у него еще при жизни была ампутирована нога. Полагают, что этот раб подвергся особому наказанию, включавшему отрубание ноги, о котором много рассказывают более поздние источники. Данное обстоятельство заставляет вспомнить об одном иероглифе надписи № 1688 коллекции университета г. Киото и надписи № 1178, изданной в «Продолжении [публикации] сохранившихся гадательных костей». Он похож на схематический рисунок человека, которому отрубают ногу. Эпиграфисты считают, что этот иероглиф означал наказание, применявшееся к рабам, и предлагают следующим образом толковать надписи:
Аналогичные гадания есть среди надписей, изданных еще Ло Чжэньюем. В них предмет гадания обозначен иероглифом цзай, впоследствии применявшимся к чиновникам высшего ранга. Здесь он употреблен по отношению к лицам рабского состояния, жизнью которых целиком распоряжалось государство. Так, в гадательных записях читаем:
Вообще среди позднешанских гадательных надписей, происходящих из Сяотуня, очень большое число было продиктовано заботой властей, не наступил ли подходящий момент для уничтожения очередной группы рабов, предназначенных одному из шанских божеств. Способы уничтожения бывали различными (отрубание головы, сожжение, закапывание), в зависимости от характера божества, которому они предназначались. Последовательность этих жертвоприношений поддерживалась регулярно, независимо от того, вели ли шанцы в это время удачные войны или нет. Следовательно, в распоряжении центральных властей должны были постоянно находиться большие массы рабов, которые обычно, по-видимому, занимались различной производительной деятельностью, а при необходимости приносились в жертву.
Становление шанских военно-административных органов было неразрывно связано с постоянно возраставшей внешней активностью ванов, стремившихся включить в систему своего властвования как можно больше периферийных родо-племенных групп и раннегосударственных образований. Постепенно, круг за кругом, шанцы устанавливали свой контроль сначала над ближней, а затем и над дальней периферией, навязывая соседям свои символы власти, превращая их в регулярных данников и в ударную силу военных походов против непокоренных и отложившихся. Судя по гадательным текстам, были периоды, когда военно-политическая экспансия шанских правителей в землях дальней периферии осуществлялась особенно активно. Например, XIII-XII вв. до н.э. связаны с превращением в подвластную область владения Чжоу, в районе современной провинции Шаньси. Годы правления ванов У Дина и Линь Синя связаны с грабительскими экспедициями в земли цянов, располагавшиеся на юге провинции Шаньси и на востоке провинции Шэньси. В середине правления У Дина были предприняты военные действия против страны Туфан. Конец его правления отмечен присоединением независимого владения Ю. Во главе этой области был поставлен хоу, целиком подчинявшийся шанцам. Современными исследователями собраны и систематизированы серии гадательных записей, относящихся к двум продолжавшимся по нескольку месяцев походам против страны Жэньфан (1084-1080 гг. до н.э.). Ведение этих кампаний, имевших целью превращение обширных земель страны Жэньфан в объект планомерной эксплуатации, разные историки приписывают либо вану Ди И, либо Ди Синю.
В истории позднешанской администрации периоды успешного расширения внешнего влияния обычно сменялись периодами упадка и раздоров, когда число «союзников» и «слуг» быстро падало, а число врагов становилось угрожающим. В такие моменты шанская система властвования обычно избегала гибели только путем натравливания одних союзов племен и раннегосударственных образований на другие. Однако в годы правления Ди Синя, когда пришлось вести изнурительную, длившуюся почти год войну с владением Юйфан, располагавшимся у самых границ шанской державы, а также с рядом других владений, это средство перестало давать необходимый эффект. Против Ди Синя выступила могущественная коалиция во главе с вождями владения Чжоу, которая сокрушила шанскую систему властвования и положила конец гегемонии шанских ванов в бассейне Хуанхэ.
В шаньдунских памятниках культуры Давэнькоу, а затем в археологических комплексах ряда областей Китая, где получила распространение луншаньская культурная общность, археологи обнаружили первые признаки зарождения внутри родо-племенных коллективов имущественного и социального неравенства.
Ритуальный сосуд для вина с орнаментом таоте и ручкой в виде птицеобразного дракона. Бронза. Сяотунь. Конец II тыс. до н.э.
Еще в 1930 г. в ходе раскопок на многослойном поселении в Хоугане близ г. Аньяна (провинции Хэнань) ученые впервые обратили внимание на генетическую связь между найденными здесь энеолитическими памятниками луншаньского времени и сменившими их памятниками эпохи бронзы. Что касается последних, то они принадлежали к той высокоразвитой культуре, которая была открыта начавшимися в 1928 г. раскопками на расположенном неподалеку близ деревни Сяотунь городище.
Обнаруженные в Сяотуне надписи на употреблявшихся для гадания панцирях черепах и лопаточных костях крупных домашних животных рассказывали, что здесь некогда располагался город, бывший столицей и центром расселения народа шан. Культуру Сяотуня стали называть шанской. В последующие годы были выявлены новые свидетельства преемственности между Луншанем и шанской культурой в технике изготовления каменных орудий труда, в погребальном обряде и особенно в приемах изготовления и методах орнаментации керамики. Однако наличие значительного культурного и хронологического разрыва между комплексами позднего Луншаня и шанскими памятниками из района г. Аньяна, создатели которых уже владели высокоразвитым искусством металлургии бронзы и рядом других культурных достижений, порождало множество вопросов о конкретных путях генезиса шанской цивилизации. Ответы на них могли дать только дальнейшие исследования.
В 1950 г. в Эрлигане (близ г. Чжэнчжоу в пров. Хэнань) было обнаружено городище, отнесенное к числу шанских, более раннее, нежели Сяотунь. Начиная с середины 50-х годов археологи открыли целый ряд еще более архаических памятников того же типа.
В 1959г. были начаты раскопки на многослойном поселении Эрлитоу близ г. Яньши. Материалы четырех слоев этого памятника были столь выразительны, что дали основание для выделения самостоятельной культуры Эрлитоу. Эволюция культуры Эрлитоу не получила еще однозначного объяснения. Качественный сдвиг, наблюдаемый на уровне третьего слоя, ряд исследователей связывают с тем, что памятники первого и второго слоев принадлежали легендарному племени ся, которое в дальнейшем было побеждено племенем шан, резко изменившим культурный облик эрлитоусцев. Внесение в археологический контекст фактов, почерпнутых из преданий, не может служить основанием для бесспорных заключений, но в качестве рабочей гипотезы можно согласиться с интерпретацией содержания третьего и четвертого слоев как раннешанских памятников.
Раннешанское строение дворцово-храмого типа (реконструкция). Эрлитоу. Первая половина (1600-1400 гг. до н.э.) II тыс. до н.э.
В третьем слое была раскрыта обширная платформа из утрамбованной земли, на которой располагались руины комплекса строений, имевших характер дворцово-храмового центра. Платформа возвышалась на 80 см над поверхностью и была окружена стеной из утрамбованной земли. Ее протяженность с севера на юг — 100 м, а с запада на восток — 108 м. Центр платформы занимает фундамент прямоугольного здания длиной в 30 м и шириной в 11 м. Вдоль стен его, по всему периметру, сохранились следы опорных столбов и их каменные основания. Этот столбовой каркас, по-видимому, поддерживал четырехскатную крышу и ее свисающие края. Раскопаны также остатки окружавшей дворец галереи и ворот. Стены дворца и галереи были сооружены в неолитических традициях и состояли из поддерживаемого столбами плетеного каркаса, обмазанного снаружи глиной с добавлением рубленой соломы. Вокруг центрального комплекса открыты многочисленные основания наземных жилищ, землянки, зольники, колодцы, гончарные печи и следы металлургического производства в виде обломков глиняных тиглей, керамических литейных форм и шлаков. Как и в предыдущих слоях, сельскохозяйственный инвентарь эрлитоусцев состоял из каменных серпов, каменных мотыг и ножей, орудий из рога и раковин. Обнаружены следы употребления деревянного двузубого орудия лэйсы для вскапывания земли. Однако подлинным открытием были найденные здесь металлические орудия труда и оружие: ножи, шилья, долота, наконечники стрел, клевцы. Химический анализ этих предметов и других металлических изделий свидетельствует, что все они были изготовлены из бронзы. Состав металла, из которого отлито –
Об искусстве эрлитоуских литейщиков можно судить по обнаруженному на территории городища небольшому бронзовому колоколу и бронзовому ритуальному сосуду цзюэ в виде высокой вазы на трех ножках с узким сливом. Аналогичные изделия найдены и в эрлитоуских погребениях. Бронзовые сосуды этого времени копируют формы глиняных сосудов, представленных во всех четырех слоях культуры Эрлитоу. Это самые ранние находки подобных изделий в Восточной Азии. Здесь зародилась одна из наиболее выразительных традиций древнекитайской культуры — изготовление специальных бронзовых сосудов, предназначавшихся для жертвоприношений предкам.
Сосуд для жертвенного вина, изображающий сакрально-обрядовую сцену антропофагии. Бронза. Эпоха Шан-Инь. Вторая половина II тыс. до н.э.
Присутствие среди материалов третьего слоя Эрлитоу (датируемого по 14C XIII в. до н.э.) обломков тиглей, керамических форм, литейных шлаков и достаточно широкого ассортимента бронзовых изделий служит отражением того бесспорного факта, что в это время в долине Хуанхэ уже сложился собственный очаг металлургии и металлообработки. Ранние ступени металлургической эволюции в этом регионе, последовавшей за первым знакомством с медью в позднелуншаньское время, пока что не документированы археологическими данными.
Последнее обстоятельство породило ряд предположений о том, что источник импульса, под влиянием которого сложился местный металлургический очаг, следует искать за пределами бассейна Хуанхэ и Китая вообще. Как известно, признаки наиболее раннего для Восточной и Юго-Восточной Азии знакомства с металлом археологи обнаружили на поселении Нонноктха, в Северо-Восточном Таиланде. Однако ни в Нонноктха, ни в других местах данного региона не найдено параллелей для раннешанской технологической традиции производства ритуальной бронзовой утвари с помощью многосекционных разборных форм. Отсутствуют и какие-либо данные для гипотезы о воздействии на зарождение и раннюю эволюцию производства бронзы в Эрлитоу с севера, со стороны теоретически реконструируемого центральноазиатского металлургического очага. Таким образом, вопреки предложениям некоторых историков, раннешанская металлургия развивалась в очевидной изоляции от воздействий со стороны соседних очагов металлургии и металлообработки, о существовании которых известно современной науке.
Среди материалов третьего слоя Эрлитоу есть свидетельства оригинальности сложившихся здесь приемов металлообработки, имеется в виду упомянутая выше технология производства бронзовых сосудов, колоколов и других изделий с помощью многосекционных разборных керамических форм. Судя по находке бронзового сосуда, внутри которого сохранились остатки одной из секций такой формы, и ряду других находок, эта технология была хорошо известна эрлитоусцам.
Доказательством того, что раннешанские племена в своем социальном развитии достигли этапа раннеклассового общества, служит наряду с дворцово-храмовым комплексом обнаружение в третьем и четвертом слоях большого числа погребенных людей со следами насильственной смерти. Эти погребения, в отличие от одновременных раннешанских могильников, были совершены в ямах и зольниках без какого-либо сопровождающего инвентаря. Часто головы были захоронены отдельно от тел или же верхние конечности были захоронены отдельно от нижних. Обнаружен ряд ям, где скелеты лежали в несколько слоев. Это, очевидно, останки человеческих жертвоприношений, для которых использовали военнопленных, обращенных в рабство.
Культура Эрлитоу зародилась в недрах хэнаньского Луншаня в начале II тыс. до н.э. Местные племена, развивая свою материальную культуру, освоили и развили производственные навыки и традиции энеолитического населения бассейна Хуанхэ. Они достигли высокого мастерства в технике литейного дела и в строительном искусстве. Их развитию были присущи быстрые темпы. В течение трех-четырех столетий здесь была проделана эволюция от первобытности к первым ступеням цивилизации. Полученная археологами информация о сдвиге, который произошел во время, соответствующее третьему и четвертому слоям Эрлитоу, отражает принципиальные изменения в социальной организации раннешанского общества, подошедшего, по-видимому, к этапу создания государственности и формирования новой идеологии.
Открытие и изучение памятников более поздних, чем Эрлитоу, характерных, по мнению китайских археологов, для следующего этапа культурной эволюции племени шан (называемого «чжэнчжоуско-эрлиганским» — по местонахождению памятников), связано с раскопками городища в окрестностях г. Чжэнчжоу (провинция Хэнань). Оно представляло собой крупный ремесленный центр. Открытые в местности Наньгуаньвай и в Цзыцзиньшань бронзолитейные мастерские содержали тигли того же типа, что и найденные в Эрлитоу. Обнаруженные в Лугунлу гончарные печи весьма близки по конструкции к эрлитоуским.
Наряду с этим следует отметить значительный прогресс в литейной технике и других областях. Произошло значительное расширение всего состава шанского культурного комплекса. Середина II тыс. до н.э. отмечена появлением целого ряда новых видов бронзовых орудий и оружия. Во внутренние районы Восточной Азии проникают втульчатые наконечники копий и кельты, получившие распространение на обширной территории от Урала до Монголии. Бронзовый инвентарь этого времени пополнился также чеканами, возникшими в Центральной Азии. Совершенствование техники местных мастеров металлообработки особенно отчетливо проявилось в найденных в районе чжэнчжоуского городища комплексах ритуальной бронзовой утвари. Среди них были представлены почти все основные формы древнекитайской утвари, употреблявшейся при жертвоприношениях, в частности
Облик их весьма архаичен, они невелики по размерам, скупо украшены геометрическим полурельефным орнаментом. В 1974 г. в районе чжэнчжоуского городища были обнаружены бронзовые сосуды, значительно превосходящие и по своим размерам, и по мастерству исполнения все предыдущие среднешанские находки такого рода. Это круглый и квадратный дины. Высота первого — 100 см, вес — 86 кг, высота второго — 87 см, вес — 64 кг. Их поверхность богато орнаментирована. Такие уникальные находки свидетельствуют, что изготовившие их ремесленники достигли вершины в виртуозном искусстве отливки ритуальной утвари.
На чжэнчжоуском городище обнаружены также остатки дворцово-храмового комплекса. В ходе исследований в 1973 г. была раскопана обширная платформа из утрамбованной земли. Ее протяженность с запада на восток — 300 м, а с севера на юг — 150 м. В ряде мест найдены круглые углубления, представляющие собой следы опорных столбов древних дворцовых или храмовых помещений. Здесь же раскрыт 15-метровый ров, содержавший около сотни черепов принесенных в жертву рабов-военнопленных.
Наряду с находками в провинции Хэнань были сделаны интересные открытия в других районах Китая — на севере и на юге. Одна из черт, характеризовавших развитие местных племен в середине II тыс. до н.э., состояла в том, что многие из них достигли уже стадии перехода от племенных союзов к раннегосударственным образованиям. Другая заключалась в распространении далеко за пределами провинции Хэнань целого ряда элементов материальной культуры, однотипных с элементами шанского культурного комплекса. Пример этому — поселение и могильник близ деревни Тайси в уезде Гаочэн провинции Хэбэй. Здесь была найдена бронзовая секира с железным лезвием, открывавшая перспективу обнаружения в этом районе одного из древнейших в Восточной Азии центров металлургии железа. В состав инвентаря наряду с оружием и бронзовыми сосудами, сходными с шанскими, входили и отдельные вещи центральноазиатского облика.
Под Тайси была раскопана группа из 11 жилищ, относящихся к среднешанскому периоду. За исключением одного жилища полуземляночного типа, все остальные — наземные, со стенами, сложенными из блоков утрамбованной земли. Размеры самого большого дома— 14,2 х 4,32 м. Кроме того, были раскопаны 58 погребений, датируемых этим же временем. Ряд погребений содержит яркие свидетельства возникающего имущественного и социального неравенства. В некоторых сопровождающий инвентарь кроме многочисленного бронзового оружия и сосудов содержал изделия из нефрита, обрывки шелковых тканей. Были найдены фрагменты лаковых изделий. В пяти могилах вместе с хозяевами были насильственно погребены их рабы. Черепа рабов были обнаружены также во время раскопок строений, у оснований столбов, в фундаментах стен и в углах домов. Имеется одна дата — 1520 (±160) г. до н.э., полученная в результате радиокарбонного анализа образца с местонахождения в Тайси.
Строение дворцового типа (реконструкция). Паньлунчэн. Хубэй. XIII-XII вв. до н.э.
Комплексы памятников этого времени открыты также в бассейне р. Янцзы и южнее его. Они были созданы обществами, перешагнувшими, как и шанцы, а также как и насельники раннеклассового поселения в провинции Хэбэй, порог цивилизации. К их числу принадлежит городище Паньлунчэн (в 5 км к северу от г. Уханя). Вокруг городища обнаружены остатки древней стены и рва. На территории городища — платформа из утрамбованной земли, протяженностью с севера на юг 100 м, а с запада на восток— 60 м. Некогда она служила основанием дворцово-храмовому комплексу. Размеры одного здания — 39,8 м с запада на восток и 12,3 м с севера на юг. Стены его, как и в Эрлитоу, покоились на деревян ном каркасе и состояли из плетеной основы, обмазанной глиной. Здание имело, по-видимому, двухъярусную четырехскатную крышу и было окружено галереей. Подобный метод строительства дворцовых и храмовых помещений в зоне, контролировавшейся шанцами, был уже анахронизмом. В среднешанский период стены начинают строить из блоков утрамбованной земли.
Некоторое отставание Паньлунчэна в области строительства искупается достижениями в области металлообработки. Местные мастера оказываются на уровне чжэнчжоуских и даже опережают их. Набор найденных здесь типов и форм бронзового оружия, орудий труда и утвари, включая такие нововведения, как кельты, находит близкие аналогии в продукции чжэнчжоуского металлургического центра. Некоторые расхождения отмечены в ассортименте бронзовых сосудов. В Паньлунчэне представлены такие формы, как комбинированные котлы янь, предназначенные для приготовления жертвенной пищи на огне и на пару, закрытые винные сосуды и др., которые, как до сих пор считалось, были изобретены и введены в обиход только в аньянское время. Сугубо местную керамическую традицию представляют сосуды, изготовленные из белой фарфоровидной массы.
Исследования археологов на городище Паньлунчэн свидетельствуют, что во второй половине II тыс. до н.э. (примерно на рубеже XIII-XII вв. до н.э.) укрепленные поселения городского типа появились и в долине р. Янцзы. Вопрос о генезисе раннегородской культуры в провинции Хубэй, сходной со среднешанской, как и вопрос о соотношении и синтезе местных основ и компонентов, принесенных из долины Хуанхэ, не был поставлен китайскими авторами. Они считают это городище плодом экспансии государства Шан. Более реалистичным представляется предположение, что здесь мы имеем дело с одним из центров этнополитической консолидации племен-создателей южнокитайского царства Чу, упоминаемого уже в надписи на сосуде Лин гуй, отлитом в начале X в. до н.э.
В 1973 г. близ г. Цинцзяна (провинция Цзянси) был найден еще один очаг древней культуры, поддерживавший постоянные контакты с чжэнчжоу-эрлиганской зоной, а затем с районом Аньяна. Это поселение у деревни Учэн. Время его существования разделяется на три периода –
Наибольшее количество находок обнаружено в слое 2-го периода: основание жилища, гончарная печь, зольники. В последних найден инвентарь бронзолитейного производства: каменные формы из песчаника для отливки топоров и тесел, шлаки, древесный уголь. В слое 3-го периода также обнаружены зольники с каменными формами для отливки оружия. При изучении материалов 1-го периода обнаруживается сходство отдельных видов керамики с керамикой из Эрлигана (вблизи Чжэнчжоу). У местной керамики последующих периодов имеется ряд общих черт с керамикой, найденной в разных слоях сяотуньского городища. Однако есть достаточно свидетельств самостоятельного происхождения керамической традиции Учэна. Здесь представлены сосуды белого цвета из фарфоровидной массы.
Чертами самобытности отмечены обнаруженные в Учэне бронзовые орудия труда и оружие. Значительный интерес вызвало открытие в слоях первого, второго и третьего периодов памятников местной письменности. В ходе раскопок обнаружены глиняные сосуды и литейные формы, на поверхности которых вырезаны как целые надписи, состоящие из 4, 5, 7 и 12 определенных письменных знаков, так и отдельные знаки. Всего обнаружено 66 знаков на 38 предметах. Письмо из Учэна носило, по-видимому, логографический характер и представляло собой начальную фазу письменной культуры, как и гадательные надписи Сяотуня. О контактах учэнской и шанской письменных традиций свидетельствует идентичность большого числа логограмм. Значительную сложность представляет вопрос об этнической принадлежности тех племен, которые во второй половине II тыс. до н.э. были изобретателями письменности на юге Китая. Наиболее вероятным представляется мнение, что поселение Учэн — памятник материальной и духовной культуры племен юэ, создателей царства Юэ.
Таким образом, в результате открытий последних десятилетий науке стали известны поселения городского типа, относящиеся к раннешанскому и среднешанскому времени, причем не только в долине р. Хуанхэ, но и в долине р. Янцзы. В ряде мест обнаружены развалины обширных многокомнатных построек, стоявших на больших платформах. Восстановление внешнего облика и планировки таких построек дает основание утверждать, что по своему назначению они являлись храмово-дворцовыми комплексами и резиденциями правителей. Это обстоятельство можно рассматривать как один из важнейших признаков формирующейся государственности.
С другой стороны, осуществленный исследователями анализ ряда характеристик погребальных памятников, таких, в частности, как размеры и конструкция могил, количество и качество погребального инвентаря, погребальный ритуал и расположение могильников, наличие сопогребенных и принесенных в жертву рабов, указывает на далеко зашедшую трансформацию общественных структур, связанную с перерастанием имущественного неравенства в неравенство социальное. В свете этих наблюдений представляется правомерным рассматривать перечисленные городища и поселения как политические и торгово-ремесленные центры раннегосударственных образований, возникших во второй половине II тыс. до н.э. в бассейнах рек Хуанхэ и Янцзы.
Бронзовый юэ для питья. Возможно, династия Ся (2100-1600 гг. до н.э.). Эрлитоу. Хэнань.
Процесс становления однотипной культуры на огромной территории, занятой этими образованиями, был чрезвычайно сложен и отнюдь не ограничивался распространением влияния с севера на юг. Южные области, в свою очередь, оказывали, по-видимому, активное воздействие на шанское общество. Важнейшая сторона этого процесса состояла в постоянных культурно-хозяйственных связях между центрами объединений, проявлявшихся в различных формах обмена, взаимодействий и взаимовлияний.
К северу и к западу от хэнаньского очага племени шан на протяжении II тыс. до н.э. также создавались многочисленные центры консолидации других родственных им племен эпохи бронзы, которые активно воспринимали культуру Шан. Это видно на примере поселения и могильника Тайси. В то же время, располагаясь на землях, прилегавших к центральноазиатскому региону, они постоянно вступали в контакты с племенами Центральной Азии, что нашло отражение в их материальной культуре. Так, кроме упомянутых уже вещей центральноазиатского облика аналогичные находки были сделаны близ г. Суйдэ (провинция Шэньси) и г. Баодэ (провинция Шаньси). Здесь в составе двух кладов бронзовых вещей шанского типа имелись также большой нож с изогнутым клинком и навершием с изображением зверя на черенке, кинжал с бубенчиковым навершием и вертикальной петелькой под ним. Самая северная находка, по-видимому датируемая второй половиной II тыс. до н.э., — это клад бронзовых вещей из Чао-даогоу (на территории провинции Хэбэй) центральноазиатского типа, который содержал нож и кинжал с навершиями в виде головы животного с рогами, нож с бубенчиковым навершием, проушной топор и чекан. Во всех этих находках отразились контакты с племенами-создателями центральноазиатских очагов металлургии бронзы, интенсивность которых возрастала по мере приближения к границам центральноазиатского региона.
Главным источником, на основании которого современные исследователи реконструируют историю раннегосударственного объединения Шан в периоды его зрелости и заката (XIII-XI вв. до н.э.), являются материалы, обнаруженные на городище близ деревни Сяотунь. В самом конце XIX в. здесь начались грабительские раскопки торговцев древностями. В результате огромное количество костей, на которых, как вскоре было установлено, записывались гадательные формулы шанского оракула, оказалось в частных и государственных коллекциях, рассеянных по всему миру. К началу 20-х годов XX в., после появления трудов Ло Чжэньюя и Ван Говэя, стало очевидным огромное значение гадательных надписей как уникального исторического источника для эпохи Шан, о которой сохранилось ничтожно мало исторических данных, дошедших к тому же в весьма поздней передаче. Поэтому с 1928 по 1937 г., а затем ряд лет начиная с 1950 г. на сяотуньском городище и на расположенных поблизости могильниках проводились планомерные раскопки, давшие значительные результаты.
Панцирь черепахи с надписями о рождении ребенка. Династия Шан (ок. 1500-1000 гг. до н.э.)
На протяжении первого тура раскопок был исследован ряд специально устроенных ям, содержавших архивы гадателей. В этих ямах, а также в других местах сяотуньского городища найдено 24 918 целых и фрагментированных щитков черепах и лопаток крупных домашних животных, покрытых надписями. Находки полных гадательных текстов дали возможность воссоздать картину гадательного ритуала, помогли в расшифровке гадательных формул и в датировке надписей. В процессе гадания на внутренней стороне черепашьих щитков и на бычьих лопатках обычно делали глубокие углубления и вводили в них раскаленный металлический стержень, отчего на другой стороне возникали трещины. Истолкование этих трещин и составляло предмет гадания.
На том месте, где от основной трещины отходила боковая, писцы по приказанию гадателей писали красной или черной краской, а затем вырезали элементы гадательной формулы. Она обычно включала упоминание дня гадания, обозначенного сочетанием двух циклических знаков, имя гадателя, содержание вопроса и ответ оракула, иногда краткие сведения о том, сбылось ли предсказание. В некоторых случаях гадательная формула сопровождалась и упоминанием месяца гадания. Материалы сяотуньского оракула показали, что официальные специалисты по скапулимантии пытались узнать мнение божества по поводу жертвоприношений, военных походов и охотничьих экспедиций, о начале сельскохозяйственных работ, о видах на урожай, о дожде, ветре и снеге, о приезде представителей подвластных племен, о затмениях солнца, луны и т.д. Этот перечень свидетельствует, что гадательные тексты, если их обрабатывать с помощью специальной методики, могут дать много ценных сведений о шанской идеологии, государственно-административной организации, социальной структуре и т.д.
Дворцово-храмовая постройка на стилобате из утрамбованной земли (реконструкция). Эпоха Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
Не меньшее значение имеют другие открытия археологов. Уже во время первого тура раскопок в районе Аньяна ученым стало ясно, что развалины в излучине р. Хуань близ деревни Сяотунь были некогда столицей шанцев. В юго-восточной части городища было раскопано 56 построенных из утрамбованной земли оснований храмовых и дворцовых построек. Самая крупная из обнаруженных платформ достигала 85 м в длину и 14,5 м в ширину. На поверхности платформ сохранились каменные опоры и следы столбов. При строительстве дворцовых и храмовых зданий поверх этих опор иногда укладывали бронзовые вогнутые диски диаметром 20 см. Археологи полагают, что покоившиеся на опорах деревянные столбы поддерживали стены из блоков утрамбованного лёсса и двускатные тростниковые крыши. Исследованные строения были расположены тремя распланированными группами. Вокруг комплексов дворцовых и храмовых фундаментов раскопаны многочисленные землянки и полуземлянки, использовавшиеся для жилья обслуживающего персонала, для хранения припасов, в качестве производственных помещений. Обнаружены здесь и следы дренажных сооружений. Раскопаны многочисленные остатки различных ремесленных мастерских.
В 1960-1961 гг. производились исследования металлургического центра в Мяопубэй, где были найдены жилища ремесленников, обломки глиняных тиглей, форм для литья и погребения с набором литейного инвентаря. В 1958-1959 и 1971-1973 гг. были раскопаны участки в южной части городища, раскрыт ряд фундаментов древних строений и расчищены многочисленные зольники шанского времени. В культурном слое обнаружено большое количество гадательных костей — 60 фрагментов щитков черепах и 4761 фрагмент бычьих лопаток, покрытых надписями.
Внутренний вид гробницы шанского вана. Угуаньцунь. Аньян. Эпоха Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
Вокруг Сяотуня найдено несколько могильников шанского времени. Особый интерес представляют раскопанные близ Сибэйгана гробницы представителей правящего рода Шан. Огромное количество оружия, ритуальной утвари, украшений найдено здесь как в центральных погребальных камерах, достигавших глубины 12-13 м, так и в окружавших их специальных рвах и ямах. Последние предназначались для погребения колесниц и лошадей, а также для многочисленных слуг и воинов, сопровождавших шанского правителя в загробный мир. По подсчетам одного из участников раскопок в Сибэйгане, общее количество убитых и погребенных здесь воинов достигало 1000 человек. Кроме того, вокруг 10 царских гробниц было обнаружено множество индивидуальных захоронений, содержавших богатые наборы погребального инвентаря. По мнению археологов, эти могилы принадлежали тем сановникам из ближайшего окружения шанских ванов, которые входили в посмертную свиту своих повелителей. В ямах были погребены останки принесенных в жертву рабов. В одних случаях — только головы, в других — обезглавленные тела.
В течение последних десятилетий сделаны новые открытия. Еще в 1950 г. близ деревни Угуаньцунь была раскопана гробница вана. В 1976 г. в 100 м к северо-западу от Сяотуня было открыто большое женское погребение, содержавшее бронзовую утварь с именем и посмертным храмовым титулом умершей. Оказалось, что погребение принадлежало жене вана У Дина. Найденные в нем вещи практически современны вещам из гробницы в Угуаньцуне, что позволяет датировать ее первым периодом заселения шанцами района Сяотуня. Близ Угуаньцуня в 1976 г. был раскрыт также большой участок около царских погребений, где раскопана 191 жертвенная яма с 1178 убитыми рабами.
Результаты раскопок шанских памятников в районе Аньяна свидетельствуют о стремительном качественном и количественном прогрессе материальной культуры. Анализ современных археологических данных, позволяющих проследить историю развития металлургии бронзы на протяжении многих столетий, подтверждает, что в аньянское время в результате совершенствования технологии литья, улучшения литейных тиглей и форм технические возможности этого ведущего элемента производительных сил эпохи Шан необычайно возросли. В связи с этим как в ассортименте, так и во всем облике бронзовых изделий этого периода произошли серьезные изменения. В большом количестве появились совершенно новые ритуальные сосуды необычайно усложненных, причудливых форм: огромные прямоугольные сосуды на четырех ножках, украшенные реалистическими изображениями зверей, сосуды для вина в виде тигра, слона, носорога, буйвола, совы и мифических животных.
Сосуд Сыму У дин. Бронза. Из раскопок могильника Угуаньцунь. Аньян. Эпоха Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
В аньянское время появились колесницы и возникла целая отрасль ремесленного производства по изготовлению бронзовых деталей колесничного снаряжения. Получили распространение новые типы и виды оружия, массовым стало производство бронзовых шлемов. О том, сколь велики были технические возможности металлургии бронзы в позднешанское время, свидетельствует изготовление шанскими литейщиками огромного прямоугольного сосуда Сыму У дин весом в 875 кг, найденного в 1939 г. в могильнике Угуаньцунь. По мнению современных специалистов, при его отливке одновременно было использовано около 80 литейных тиглей позднешанского типа. Следует заметить, что сопоставление химического состава полученного с их помощью сплава (84,77% Cu, 11,64% Sn, 2,79% Pb) с составом чжэнчжоуской бронзы (91,29% Си, 7,11% Sn, 1,12% Pb) свидетельствует о характерном возрастании процентного содержания олова.
Присущий аньянскому периоду расцвет металлургии бронзы и увеличение ассортимента изделий шанских литейщиков сопровождались распространением вещей позднешанского типа на землях соседних племен и этнополитических объединений. С другой стороны, расширение влияния шанского государства выразилось в росте его контактов с внешним миром. Происходящие из Центральной Азии ножи с навершием в виде головы зверя найдены в погребениях района Аньяна, а в позднешанском могильнике близ деревни Синцунь в уезде Цзюньсянь провинции Хэнань открыты проушной топор и клевец центральноазиатского типа.
Внутри серии черепов, происходящих из царского могильника в Сибэйгане, существуют серьезные различия, отмеченные исследовавшими ее антропологами. Причина заключается в том, что в эту серию входили черепа из жертвенных ям. Вследствие этого наряду с черепами, относившимися к местным монголоидам северокитайского типа, в ней оказались черепа континентальных и южных монголоидов. Они, очевидно, принадлежали пленным, захваченным в одних случаях во время столкновений на севере и северо-западе, в зоне контактов с центральноазиатскими племенами, в других — на юге, где проживало прото-малайское население.
Колесница с запряженными лошадми. Гробница вана. Аньян.
Очевидно, как результат мирных торговых обменов или как военная добыча в войнах на севере и на северо-западе в долине Хуанхэ появляются боевые колесницы. Они найдены сейчас в районе Аньяна в особых ямах позднешанского времени, связанных с погребениями знати. Колесницы этого времени были открыты в 1953 г. близ деревни Дасыкунцунь, в 1958, 1959 и 1972 гг. — близ деревни Сяоминьтунь. Сравнение отпечатков от сгнивших деревянных конструкций колесниц показывает, что все они представляли собой запряженную парой лошадей повозку с открытым кузовом, расположенным над соединением дышла с осью колес. Весьма важно то, что их колеса состояли из обода, опиравшегося на 22 круглые спицы. Исследователи, многократно обращавшиеся к вопросу о происхождении позднешанских колесниц, отмечали, что по своим конструктивным особенностям и по форме упряжи они напоминают аналогичные находки, сделанные в других районах Азии. Аньянские колесницы были сопоставлены с колесницами из курганов конца II тыс. до н.э. на берегу оз. Севан. Повозки того же типа, что и аньянские, с тонкими и прочными колесами, обладающими большим числом спиц, открыты в погребениях середины II тыс. до н.э. близ Синташта в районе г. Челябинска. В горах Монголии обнаружены многочисленные древние наскальные рисунки, изображающие колесницы, которые также напоминают аньянские находки. Появление колесниц и лошадей в долине Хуанхэ представляется закономерным следствием расширения внешнеполитических контактов государства Шан. Сам по себе этот факт не давал повода для далеко идущих предположений. Тем не менее им воспользовались некоторые западные историки и высказали мнение, что импульсом, вызвавшим к жизни высокоразвитую шанскую культуру аньянского периода, было завоевание долины Хуанхэ воинственными племенами, сражавшимися на боевых колесницах.
Подобное объяснение прогрессивных перемен в культуре шанцев было продиктовано не содержанием и характером фактического материала, а стремлением следовать за стереотипной фетишизацией момента завоевания, рассматриваемого как необходимая предпосылка создания цивилизации и оформления государственности.
В свете современных данных, основанных на наблюдениях за развитием шанцев и родственных им племен на протяжении периодов Эрлитоу и Чжэнчжоу-Эрлиган, их культура предстает как результат эволюции местных достижений, обогащенных постоянными связями и непосредственными контактами с племенами на юге и на севере Восточной Азии. Искусство шанских литейщиков аньянского времени, овладевших новыми технологическими приемами, доведших до совершенства технику литья в разборных глиняных формах, освоивших производство большого числа новых видов и типов бронзовых изделий, было закономерным следствием предыдущего развития металлургии бронзы в долине Хуанхэ. В основе таких отраслей материального производства шанской эпохи, как строительство, камнерезное и косторезное ремесло, изготовление глиняной посуды, достигших расцвета в аньянский период, лежали навыки и традиции, сложившиеся здесь еще в эпоху энеолита.
Земледелие, основа основ шанской экономики, являлось также прямым наследником автохтонной протокитайской культуры. По-прежнему главным сельскохозяйственным растением было просо. Однако гадательные надписи упоминают и участки, засеянные пшеницей. Одно из названий злаков, встречающееся в гадательных текстах, связанных с земледелием, вызывает споры среди эпиграфистов. Речь идет об упоминании в гадательных надписях растения дао. Некоторые исследователи полагают, что это один из видов проса, иные отождествляют его с соей. Чжан Гуанчжи склонен видеть в нем свидетельство знакомства шанцев с рисом.
Шанцы обрабатывали землю мотыгообразными и заступообразными орудиями, изготовлявшимися из дерева и камня. Что касается найденных в небольшом количестве на средне- и позднешанских памятниках бронзовых лопат, то распространенность такого рода орудий, а также возможность применения их в земледелии вызывают серьезные сомнения. В качестве жатвенных орудий использовали заостренные каменные серпы, вложенные в деревянную основу. Кроме свиней и собак, одомашненных еще в неолите, шанцы разводили буйволов, лошадей, овец. Ни в археологических материалах эпохи Шан, ни в гадательных надписях не обнаружено пока что признаков строительства каких-либо ирригационных сооружений.
Важнейшим элементом шанской цивилизации, возникшим в связи с углублением общественного разделения труда, были города. На севере Восточной Азии зародыши поселений городского типа, как уже говорилось, появились еще в энеолите, но подлинные города, ставшие религиозно-политическими, административными и торгово-ремесленными центрами, выросли лишь в эпоху Шан. Они были форпостами социально-экономического развития шанского общества, в них в первую очередь проявлялись перемены в его структуре, его образе жизни, его культуре и психологии.
Сосуд с орнаментом лэйвэнь и масками таоте. Белая керамика. Эпоха Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
Изучение архитектурного строительства в шанских городах, в ходе которого были открыты комплексы заранее спланированных обширных дворцовых и храмовых сооружений, а также сложных по конструкции гробниц, выявило ряд бесспорных признаков становления централизованной государственности и развитой религии. При раскопках городов были получены данные, характеризующие высокий уровень шанской культуры и искусства. Из городов происходят письменные памятники — надписи на гадательных костях, которые служат основным источником реконструкции истории шанского общества.
Содержание понятия «город» необычайно многолико. Оно включает в себя и те социально-экономические функции, которые город выполняет в развитии общества, и специальный состав городского населения, и культурный облик города, и его роль в общественной идеологии. Символизация и сакрализация категории «город» обнаруживаются в идеологических системах разных стран мира, в том числе и в древнем Китае. Социально-экономическим фоном этого явления служит то, что город отделяет одну часть населения — «горожан» от другой — «жителей деревни», что вполне закономерно в условиях, пока производительные силы общества не могут быть распределены равномерно. Отсюда неизбежное выделение центров, как бы возвышающихся над остальным обществом. Это оказывает наиболее сильное воздействие на совокупность представлений о мире, складывающихся у того или иного древнего коллектива, которая в содержательном плане может быть определена как его культура.
Данные различных древнекитайских текстов дают некоторый материал для восстановления отдельных черт культурного контекста древнекитайского города, в котором тот существовал, дают некоторое, порой весьма слабое, основание восстановить то значение, которое придавалось городу носителями древнекитайской культуры. В таких ранних письменных памятниках, как песенно-поэтические тексты «Шицзина» и надписи на ритуальных бронзовых сосудах, которые сохраняют официальные манифесты первых чжоуских правителей-ванов, содержатся данные о символизации и сакрализации города как единого целого и всей городской материально-пространственной среды. В этих памятниках отразилось восприятие города как определенного рода знаковой системы, элементами которой служит город в целом, его стены, отдельные постройки — кварталы, улицы, весь способ организации городского пространства. Их данные дают возможность в какой-то мере судить, какое значение придавалось древними самому городу, тем или иным элементам городской пространственной структуры.
Ритуальный нож. Нефрит, бронза, инкрустированная бирюзой. Эпоха Шан-Инь. Конец II тыс. до н.э.
Архаический китайский город характеризовался атрибутами, связанными с символикой центра и середины. Для шанцев, создателей первой городской цивилизации древнего Китая, было характерно представление, что средоточием мира людей была территория, населенная шанцами, а центром ее был «Великий город Шан» или Чжуншан — «Шан, находящийся в центре». Опыт изучения мифологических систем свидетельствует, что положение в центре обеспечивало городу, по убеждению древних, особую позицию внутри мифического времени, ибо именно в середине начинался процесс творения. Город выступал здесь как модель времени творения, того времени, когда закладывались все обычаи, нормы и т.д., задавался порядок, следование которому в дальнейшем есть единственное условие существования общества. Связь между строительством города и устроением социума, а следовательно, по присущему мифологическому мышлению изоморфизму, и устроением всего космоса, весьма отчетливо выступает в раннечжоуских манифестах, сохранившихся в надписях на ритуальных бронзовых сосудах.
Среди значений, придававшихся городу носителями древнекитайской культуры, особо надлежит выделить его осмысление как медиатора и комплекса медиаторов, а также связанное с этим функционирование его в качестве пластической модели космоса. Формирующиеся на этапе сложения городских цивилизаций образцы верования и ценности, с помощью которых осуществляется социальная регуляция, оказываются связанными с описанным в мифах пространством-временем, населенным предками, героями и божествами. В какой-то момент эволюции члены того или иного архаического коллектива возносят этот источник порядка над землей, помещают его на небесах. Поскольку в земной жизни надлежит постоянно соотноситься со священными образцами, возникает потребность в точках соприкосновения, в местах, где небеса встречаются с землей, где происходит передача небесной санкции земным делам.
Первоначально медиаторами выступали природные предметы, одинаково принадлежавшие земле и небу, — высокие деревья, холмы, горы и т.д. С течением времени наряду с сакрализацией природных точек и предметов начинается сакрализация и создание искусственных медиаторов. В ранних древнекитайских описаниях находящийся в центре Поднебесной город выступает как комплекс медиаторов, который состоит из множества элементов, самостоятельно выполняющих функции посредника. В «Люйши чуньцю» сказано: «Древние ваны определяли центр Поднебесной, всего, что под Небом, и воздвигали дворец, определяли центр дворца и воздвигали храм». Поскольку в этой схеме город и храм, находящийся в городе, оказываются в центре Поднебесной или мира и небо как бы вращается вокруг него, он есть срединная точка неба и земли. Такое положение города говорит о его посреднической, передающей функции. Здесь, по мнению древних, проходила ось мира, соединяющая разные зоны мифологической вселенной и выполняющая посредническую функцию.
Тексты свидетельствуют, что строительство фокуса городской пространственно-планировочной среды, ядра города, представлявшего храмово-дворцовый комплекс, было привязано к особым медиативным точкам ландшафта. В трактате «Моцзы» сказано: «Когда священномудрые ваны трех эпох начинали созидать столицу, воздвигать главный город, то непременно избирали центральный холм с жертвенником для строительства храма предков, непременно избирали дерево с самой пышной и густой кроной для воздвижения [рядом с ним] алтаря». Очевидно, что именно посредническая функция требовала сооружения городского храма с таким расчетом, чтобы он занимал пространственно и ландшафтно выделенную позицию. Описанный в данном тексте выбор места с холмом в центре города и с деревом недвусмысленно свидетельствует об этом.
Вообще факт строительства города, с современной точки зрения вызванный социально-экономическими потребностями, по-видимому, воспринимался древними как особый акт создания окультуренного, очеловеченного пространства, как момент доместикации мира, вначале хаотического, превращающегося в ходе строительства города в символически упорядоченный и подвластный человеку, в момент создания сферы вполне очеловеченного микрокосма, установления порядка в какой-то части пространства. В таком контексте становится понятной форма и содержание ранних древнекитайских известий о строительстве городов. Такого, например, как в оде, адресованной шэньскому владетелю в «Шицзине»:
В Сэ началися для князя работы.
Князю из Шао тут было заботы.
Прежде воздвиг он вкруг города вал,
И храм с пристройками после создал.
Почему строительство города связывалось здесь, во-первых, с возведением стены или защитного вала, а во-вторых, с сооружением храма? Стена должна была создать рамки социальной жизни, отграничить зону упорядоченного пространства, а храм был символом контролируемого космоса. С помощью этих реальных и одновременно символических актов, под воздействием представлений о центральности, срединности город интегрировался в устройство вселенной.
Древнекитайские города выполняли роль космического отражения Вселенной, их пространственная структура копировала архаические представления о строении космоса. Происходило своего рода включение мира в границы города: солнце всходило на его востоке и садилось на его западе на равных расстояниях. В космогонических теориях древний Китай находился в центре Вселенной и занимал территорию в форме квадрата, поэтому и города, особенно позднечжоуского времени, имели форму прямоугольника, приближающегося к квадрату, в плане ориентированного по сторонам света. Главные сооружения размещались на центральной оси юг-север. В качестве примера можно упомянуть и старый Пекин с императорским дворцом в центре: вход его ориентирован на юг, город имеет строго геометрическую прямоугольную планировку.
Связь древнекитайского города с космологическими представлениями можно рассматривать и с точки зрения человеческой способности к символизации. Архаическому сознанию свойственно убеждение, что символ господствует над объектом, что вещь существует лишь тогда, когда она названа, что обладание символом объекта дает власть воздействовать на него. Связь, устанавливаемая, например, между восточными воротами древнекитайского города и географическим Востоком, есть нормальная связь символа и его объекта. Следовательно, основное назначение города как комплекса космических символов сводилось к тому, чтобы придавать Вселенной упорядоченный образ, вводить в ней порядок через свойственные городу геометризм и меру. В устройстве города отражалось стремление магическими средствами поддерживать существующий природный и социальный порядок. Древнекитайский город дает прекрасный пример свойственного архаическому сознанию пересечения пространственных и временных представлений: так, северные ворота означали не только север, но и зиму, восточные — не только восток, но и весну. Накладывающиеся и пересекающиеся отношения оппозиции и синонимии, задающие структуру картине мира, проявляются в городской символике в том, что части Вселенной и части города соответствовали определенным качествам, природным стихиям, цветовым классификаторам и т.д. Так, например, город попадал в один вертикальный ряд с землей, серединой, урожаем, желтым цветом и вкусовым классификатором — сладкий. Подобное мировоззрение — остаток тех времен, когда мифология рассматривала все бытие — природное и социальное, все проявления его как единое целое.